Изменить размер шрифта - +
Поблизости стоит невысокая каменная стена, заросшая снизу общипанной овцами травой и кустарником. Они добредают до стены; она смеется: «Я не могу раздеться совсем — такая холодрыга!» Он расстилает на земле плащ и укладывает ее. Это самый острый и пронзительный секс в его жизни, радостно-нетерпеливый, навеки оставшийся в его памяти: тот дивный край, запах примятой травы, птичий щебет, овцы, мирно пасшиеся вокруг. Потом его охватывает эйфория, острый приступ радости жизни — притянув жену к себе, он крепко обнимает ее, просовывает ладони под свитер и ощущает тепло ее кожи. Она снова смеется. «О да! — восклицает она. — Да!»

И теперь, сегодня, его охватывает злость — оттого, что все это осталось лишь в его памяти. Он хочет вернуть то время. Хочет вернуть Кэт — больше, чем когда-либо.

 

«Я хочу родить пятерых детей, — говорит Кэт. — Лучше девочек. Ну, может, пару мальчиков. Может быть, близнецов. Не сейчас, конечно. Через несколько лет».

Элейн слушает не без цинизма. Она беременна: тяжела, неуклюжа и раздражительна. Кэт снова занесло в ее дом попутным ветром, и вскоре она опять унесется восвояси, ее ничто не держит — делает что хочет.

Элейн замечает, что для этого ей понадобится муж.

«Да, да, конечно. Я уже думаю над этим».

Кэт двадцать один. И выбор у нее, как видит Элейн, весьма богат. Иногда она приезжает с каким-нибудь внимательным ухажером. Но не в этот раз.

Временами чувства Элейн к младшей сестре меняются на противоположные. Если Кэт не слышно много недель, Элейн начинает нервничать. Почему она не звонит? Что с ней? Когда же сестра наконец объявляется, беспокойство сменяется раздражением. Вот она, беззаботная стрекоза среди деловито копошащихся муравьев. Но ты снова и снова поражаешься ее красоте. Как будто уже успел забыть, какая она.

«Ну, ищи осторожнее», — говорит Элейн. Она не верит в благоразумие сестры. Тон у нее кислый, и она не пытается это скрыть.

Кэт смеется: «О, я осторожна. Ты даже не представляешь, как я осторожна». Смех резко умолкает. Она вдруг оглядывает маленькую комнату. Взгляд ее останавливается на животе Элейн. «И как это, правда, чудесно? — спрашивает она. — Ну, все это?»

 

Голоса

 

Слушай, — говорит он. — Это Ник. Знаю, я последний, кого ты хотел бы сейчас услышать, и если ты бросишь трубку, не обижусь. Но тем не менее попробуем поговорить, ладно? Просто я подумал, что нам с тобой не мешает пообщаться… Честно говоря, у тебя есть веские причины, чтобы послать меня подальше, но я подумал — попытка не пытка, мне терять нечего, все уже и так плохо, во всяком случае, теперь. И ей-богу, я прекрасно понимаю, что сейчас чувствуешь ты. Поверь, Глин. Я пытаюсь сказать вот что… Знаю, ты можешь подумать: это уже слишком, короче… Короче, все не совсем так, как кажется. То есть, с твоей точки зрения, это все омерзительно, но я чувствую, будь у меня шанс хоть немного объяснить, просто поговорить об этом, думаю, ты сможешь взглянуть на это по-другому, и на меня тоже. На самом деле, весь вопрос в точке зрения. Дело в том… ты меня слушаешь, Глин?

Глин бурчит, что да, слушает. Недоумевая зачем, собственно, он это делает.

— Господи, спасибо. Спасибо, что дал мне шанс. Слушай, я вот что хочу сказать: это было так… ужасно глупо и абсолютно несерьезно. Было такой большой ошибкой. Не знаю, что на нас… на меня тогда нашло. Конечно, все так говорят… Нет, не все, ты, наверное, так не сказал бы. Ты слишком рассудительный, чтобы так говорить. Я всегда знал, что ты — уравновешенный парень и всегда знаешь, что делаешь… Собственно, поэтому я и решил: а что, если я попытаюсь поговорить с ним?

— Именно этим ты и занят, — отрезает Глин.

Быстрый переход