— Проголодались? — весело спросил он.

— Да, — неуверенным, будто не своим голосом ответила Дона.

— Тогда пора развести костер и заняться ужином.

Солнце почти зашло, золотые блики исчезли, небо побледнело, став нежным и загадочным, по воде, казавшейся темнее обыкновенного, скользили тени. К воздуху примешивался запах мха, свежей лесной зелени и особый горьковатый привкус колокольчиков. Стремительное течение помогло направить лодку в узкую протоку. Дона свернулась клубком, поджав под себя ноги и обхватив руками колени. Один раз на стремнине Француз приостановился, прислушиваясь. Дона тоже насторожилась, впер-вые услышав странный звук — низкий и грубый, завораживающий своим однообразием.

— Козодой, — шепнул Француз, скользнув по ней взглядом, но и этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы она поняла: он прочел ее зов и не проникся к ней презрением, потому что сам был охвачен той же страстью.

Играя в извечную игру между мужчиной и женщиной, они оттягивали время до той поры, пока не придет их миг, может быть — завтра, через неделю или… никогда. Француз приналег на весла, и они быстро достигли входа в бухту, где деревья плотно подступали к воде. Медленно продвигаясь вдоль берега, они миновали узкий канал и подошли к небольшому участку леса.

— Здесь? — бросил он и, получив согласие, загнал лодку в мягкую прибрежную грязь.

Выбравшись на берег, Француз подтянул лодку подальше от воды, достал нож и, опустившись на колени у самой воды, начал чистить рыбу, предложив Доне собрать хворост для костра.

Она отыскала под деревьями несколько сухих веток, разломала их через коленку, порвав и безнадежно испортив при этом платье. Да, посмотрели бы на все это лорд Годолфин и его супруга. Ну и вид был бы у них при этом. Английская леди, нарядившаяся как цыганка-кочевница, вдобавок предавшая свое отечество!

Дона уже уложила хворост для костра, когда появился Француз, неся очищенную рыбу. Он присел около хвороста, вынул припасенный трут и кремень и высек искры. Хворост еле занялся язычками пламени, затем разгорелся сильнее, наконец, пламя охватило тяжелые сучья, и они загорелись, весело потрескивая.

— Вы когда-нибудь готовили рыбу на костре, на открытом воздухе? — полюбопытствовал Француз. Дона отрицательно качнула головой. Тогда он расчистил место в золе, установил в центре плоский камень и на него положил рыбу. Вытерев нож о штаны, он пригнулся, обождал, когда рыба подрумянится, затем перевернул ее ножом.

В бухте было темнее, чем на открытой реке, от деревьев тянулись гигантские тени. В меркнущих небесах еще теплилось то особое, ни с чем не сравнимое сияние, которое бывает только в середине лета. Дона смотрела на его руки, ловко управлявшиеся с рыбой, сосредоточенное лицо, слегка нахмуренные брови… От костра донесся вкусный запах. Он снова перевернул рыбу, а когда счел, что она достаточно поджарилась, подцепил ее ножом и переложил — шипящую, пузырящуюся от жара — на широкий лист. Разрезав рыбу вдоль на две половины, одну половинку он придвинул Доне, одновременно вручив ей нож, другую взял руками и принялся за еду.

— Жаль, что у нас нечего выпить, — как-то само собой вылетело у Доны.

Он спустился к лодке и вернулся с длинной узкой бутылкой и стаканами.

— Я и забыл, что вы привыкли ужинать в «Лебеде».

Словно ошпаренная его словами, Дона оцепенела. Пока он наливал вино в стакан, она немного пришла в себя и глухо спросила:

— Что вы знаете о моих ужинах в «Лебеде»?

Он неторопливо облизал пальцы, налил немного вина в другой стакан — для себя, затем сказал:

— Леди Сент-Коламб имеет обыкновение проводить вечера бок о бок с городскими девками, а после, переодевшись в мужские штаны, гоняет верхом по улицам и большим дорогам, возвращаясь домой под утро, когда ночной сторож идет спать.