— Ну, наверное, не так хорошо как ты.

— Я скажу, все открою. Она добивается тебя — хочет видеть тебя вечером. О, бесстыдство. Ха-ха-ха. Но зачем, если у нее три мужа? Потому что ей нужен четвертый, как у тибетцев: у них по четыре мужа, а женщины франков такие же как они. Чудно. Трое не сделали ей ребенка, значит четвертый должен, и она выбрала тебя, потому что ты так не похож на них. Ясное дело, ей было видение во сне: сказано, где найти тебя, такого непохожего на остальных.

— Совсем непохожего?

— О да, да! Они идиоты — у них на лбу написано. Они богатые, а ты бедный; они молодые, а ты старый; они красивые розоволицые мужчины, а ты… большинство святых людей страшные на вид, но более-менее невинные. О трубы и рожки! Скорее, давай скорее: бежим к морю.

Стивен свернул в проулок серебряных дел мастеров: улочку еще более узкую, чем прочие, укрытую от жалящих лучей заходящего солнца тентами. Жара была наполнена беспрестанным теньканьем, сходным со стрекотанием каких-то насекомых. По обе стороны дороги в своих открытых лавках трудились кузнецы, работая над филигранью, носовыми кольцами, ожерельями, браслетами, корсетами. У некоторых имелись тигли с мехами для поддержания огня, и по земле стелился густой аромат древесного угля.

Он присел, чтобы посмотреть, как мальчик полирует изделие на точильном колесе, выбрасывающем на улицу сноп красных искр. «Как неудачно, что Диль должна сопровождать меня, — думал Стивен, — и что я в европейской одежде». На него, как и на лавку упала тень браминского быка, заставив тигль замерцать еще ярче. Бык ткнулся носом ему в грудь, фыркнул и пошел дальше. «Мне так больно от лжи: она, в той или иной форме так давно опутывает меня. Притворство и отговорки — опасное ремесло, и расплата рано или поздно наступит. Есть люди, и Диана, думается, из их числа, для которых существует собственная правда. Обычный человек — как Софи или я, к примеру, не может жить без своей обычной правды, не может и все. Он без нее умирает, без чести и славы. На деле большинство людей убивают себя задолго до момента, когда пробьет их час. Живут как дети: бледные в юности, вспыхивают огнем в любви, умирают, не дожив до тридцати, и блуждают по земле, как проклятые души, не зная покоя. Вот Диль жива. И этот мальчик тоже». Время от времени мальчишка, существо с огромными глазами, улыбался ему сквозь браслеты. Они уже стали хорошими знакомыми, когда Стивен спросил:

— Парень, скажи, сколько стоят эти браслеты?

— Пандит, — ответил тот, сверкнув зубами, — правда — мать моя, и я не стану врать тебе. У меня есть браслеты на любую толщину кошелька.

Он нашел Диль занятой игрой столь похожей на знакомые с детства классики, что ощутил старинное волнение, увидев, как плоский камешек скользит через линии к «раю». Одна из товарок Диль радостно заскакала к цели, звеня по пути браслетами. «Так нечестно, — завопила Диль, — не считается, даже слепая гиена разглядела бы, что ты зашаталась и коснулась земли»! Сверкая глазами и сжимая кулаки она взывала к небу и земле как свидетелям, но, заметив Стивена, бросила игру, заявив на прощание, что не будет водиться с ними, дочерьми шлюх, и быть им бесплодными всю жизнь.

— Ну, вести тебя? — спросила она. — Сгораешь от нетерпения, Стивен? — Стивен в роли жениха казался ей донельзя комичной фигурой.

— Нет. Вовсе нет, — откликнулся он. — Я знаю дорогу. Бывал там много раз. Хочу попросить тебя о другой услуге: отнести вот эту записку на корабль.

Лицо ее омрачилось, нижняя губа выпятилась, весь вид выражал разочарование и несогласие.

— И ты не боишься заблудиться в темноте? — спросила она, глядя на солнце, лишь ободок которого не успел еще погрузиться в море.