У Никиты было жалобное лицо. Трубка казнила его на расстоянии, он молча разводил руками, шевелил губами и, поперхнувшись, безвольно махнул рукой.

В это время в дежурной появился молодой майор с новенькими погонами, перепоясанный по всей форме ремнями.

— Начальник эшелона, — небрежно бросив руку к козырьку фуражки, отрекомендовался он. — Где дежурный?

— Я. — Никита отхлебнул кипятка из железной кружки.

— Ты?! — Майор стал каменеть. — Ты что же это, тыловая гнида, держишь меня уже третий час?!

Не получив сразу ответа, выпрямился нервно, словно хотел подрасти еще на вершок. Приказал:

— Отправляй немедленно!

— Куда? — спросил Никита простодушно.

— Туда! — гаркнул майор, вытянув руку.

— Не могу.

— Что?! А если я тебе помогу?.. — и он выразительно положил руку на кобуру пистолета.

У Ивана Артемьевича что-то лопнуло в груди. Он стал между майором и дежурным и почти прошептал:

— Перестань егозиться.

— Что?! — взвился майор. — Кто такой? — обернулся он в поисках союзников.

Смазчик, дремавший в углу возле печи, сжавшись, только плотнее сомкнул глаза.

— Машинист я, — сам ответил Иван Артемьевич. — Твой эшелон веду.

— Стоишь, а не ведешь, — поправил его майор.

— И буду стоять, пока он не разрешит отправиться, — кивнул на дежурного. — Тут он командир.

— А если я сейчас его хлопну… чтобы ты понял?

И майор расстегнул кобуру.

— Убери дуру! — взревел вдруг дядя Ваня. — А то я!..

Он посмотрел с брезгливостью на пистолет, а потом перевел взгляд на бледного майора:

— Ох, дурень. Как же ты воевать собираешься? — И, не ожидая ответа, повернулся к двери. От порога спросил устало: — Никита, что там?

— Пробка, — отозвался Никита. — Разгружают сразу два эшелона: санитарный и с оборудованием. Через полчаса поедешь.

— У меня, понимаешь, тендер пустой, — сказал Иван Артемьевич.

— Ладно… — отвернулся Никита к селектору.

— Полчаса?! Еще полчаса?! — заорал майор снова.

— Полчаса, — уточнил Иван Артемьевич. — А ты пукалку свою положь на место, а то обронишь невзначай до срока. Не на лошади едешь… Наша дорога железная.

И вышел.

Через полчаса эшелон отправился.

В следующую поездку Иван Артемьевич поехал во френче, при всех орденах. Сослуживцы удивились, так как при орденах видели Ивана Артемьевича только по большим праздникам. Спросить не решились. Сам он молчал.

А дорога натужно гудела составами. Звоном в окнах отдавались выхлопы паровозов, втягивающих на станцию потяжелевшие поезда.

Под Новый год пал молчком без памяти у топки помощник машиниста Гришка Хромов. В Купавиной отпоили его молоком, сказали, голодный обморок. К Новому же году бабы стащили на базар все, что можно. Потом начали резать скот.

Голодная зима косила людей. В березовой роще росло безродное кладбище. Там лежали все, кого в дороге настигали и роняли болезни, голод или несчастный случай: и женщины, и дети, и солдаты, и вовсе неизвестные. К весне им и счет потеряли.

Да и фронт без отдыха валил похоронками, обходя редкий дом, плодил сирот, отымая у баб надежу на счастье в остальной жизни.

Но расправил плечи Сталинград последним взмахом охватил и смертельно сжал в своих объятьях добравшуюся до Волги фашистскую орду.