|
Когда он повернулся в мою сторону, я уже не сомневался, что где-то видел его. В его лице, круглом, добродушном и необыкновенно моложавом, хотя я и чувствовал, что он никак не моложе меня, в его движениях сильного и уверенного в себе человека было что-то до того знакомое, колко тревожащее память, что я, забыв о приличии, остановился, откровенно разглядывая его. Он, почувствовав это, сначала скользнул по мне равнодушным взглядом, но потом замер на мгновение, и радостная улыбка осветила его широкое лицо.
— Ей-богу, ты Санька Ялунин! — сказал он громко и засмеялся весело. Не было сомнения: передо мной стоял Васька Полыхаев в чине майора. Не успел я опомниться, как он уже мял меня в своих объятиях, приговаривая: — Это сколько же мы не виделись? — С сорок шестого, — ответил я твердо. — Так и есть, — согласился он. И уточнил: — С весны, когда я в армию ушел. Васька Полыхаев был старше меня на год. Жили мы до войны в соседних казармах: его отец — Ермолай — работал, как и мой, в пути, только простым рабочим. Васькин отец был, пожалуй, самым высоким мужиком на Купавиной, а мать — наоборот, совсем маленькая. Васька пошел в отца. Ермолай Полыхаев, спокойный и медлительный, в общении с людьми больше обходился не словами, а так: то плечами пожмет, то рукой махнет, то улыбнется. Ни разу я не слышал, чтобы он изругался или рассердился: все ему было ладно. А мать пошуметь любила. Но отец и сын этого как будто не замечали. Что касается Васьки, то он всегда называл ее матушкой. Такое обращение к матери мне казалось странным. Однажды я не сдержался и спросил его об этом. — Чтобы не сердилась на меня, потому и зову так, — непонятно для меня объяснил Васька. — А что, мамой хуже, что ли? — Так она мне не мама… Почти десять лет мы с Васькой жили вместе, а только в тот раз я и узнал, что родная Васькина мать умерла, когда ему было два года, а эта была мачехой… Ни о какой поездке в Красногорск я уже не думал. Мы с Васькой, не сговариваясь, двинулись в сторону моего дома, но, не доходя до него свернули в Афонин парк. — Давно здесь был в последний раз? — спросил я Ваську. — Прошлый год, — ответил он. — А я шесть лет не приезжал, — сказал я. — Хы! Я как в армию ушел, десять годов не бывал! — весело сообщил Васька. — А что сделаешь? Три года срочной оттрубил, потом в училище согласился ехать. Когда закончил — в Германию загремел, оттуда с отпусками канительно. Уж когда в Прибалтику вырвался, считай — домой приехал. И с той поры в Купавину — каждый год. Куда больше ездить, на курорты, что ли? Ты один приехал? — Один. — И объяснил: — Я вообще не собирался, да мать написала, просила к празднику успеть. — Понимаешь, и мои — тоже! — сказал Васька. — А ты знаешь из-за чего нас созвали? — Узнал. — Вот так. Я про дядю Макара-то первый раз еще года четыре назад услышал, когда Указ вышел. Шуму здесь было!.. — Пойдем, взглянем на памятник? — предложил я. — Айда, тут два шага. Мы прошли вдоль ограды до клуба, и стало видно, где он стоит. Памятник до основания пьедестала был закрыт голубой материей. — Ладно, подождем до завтра, — сказал Васька. — В пятнадцать ноль-ноль дядя Макар предстанет, в газетке объявляли. — И вдруг заговорщически сообщил, показывая на соседний дом с гастрономом на первом этаже: — С того конца тут пиво выдают. Я уважаю. — А я нет, — сознался я. |
