Известно, что на премьере Метельщицей должна была быть Галина Лерхе, специально выписанная режиссером из Ленинграда. Но все произошло, как когда-то в 1877-м, — при первой постановке никому еще не известного, пробного для композитора Чайковского балета «Лебединое озеро»: прима повздорила с режиссером, и он назло ей наскоро ввел в спектакль первую попавшуюся замену, которая неожиданно оказалась так хороша, что танцевала на премьере, несмотря на готовность раскаявшейся звезды вернуться в труппу. В случае с «Лебединым озером» была Полина Карпакова, станцевавшая Одиллию, которую писали для прославленной Анны Собещанской. В случае с «Футболистом» вместо репетировавшей в первом и основном составе Галины Лерхе премьеру отдали харьковчанке Ирине Онуфриевой.

Морской про все это думал-думал-думал. И утешал себя, что все равно спектакль вышел яркий и масштабный. Действительно про быт советских граждан, про спорт, про дружбу… И все равно во всех энциклопедиях запишут, что Харьков первый в мире его поставил. Припишут, ясное дело, мол, неудачно. А сам Морской корректно промолчит: его положение осложнялось тем, что исполнительница роли Метельщицы, та самая Ирина Онуфриева, уже три года как была его женой.

— А что? Мне нравится! — перекрикивая овации, выпалил Николай, когда украшенный странным узором из серебристых серпов и молотов, занавес харьковской оперы начали опускать, чтобы подготовить сцену для второго акта. — Футбольная команда у них, конечно, никуда не годится. Мы бы такую и школьным классом вздули бы. Но зато пляшут хорошо. А про Привидение и говорить нечего. Повезло вам с женой, товарищ Морской! Такая красавица! Только я не понял, призрак кого она изображает?

— Какое Привидение? — Ларочка первой догадалась, что Николай не шутит. — Ты что, либретто не читал?

— М-м, — Николай отрицательно помотал головой, похлестав себя челкой по вискам. — Из всего театрального я читал только немного Шекспира. До Либретто пока руки не дошли.

— Ооох! — Ларочка спешно кинулась образовывать нового знакомого.

— Товарищи! Товарищи, уймитесь! — Дама со второго ряда снова была недовольна. — Вы же в театре! Тут нельзя шуметь! Вы мешаете мне насладиться антрактом…

— Пойдемте! — громко зашептал Морской сквозь смех. — Тут люди наслаждаются антрактом, а сам спектакль для них повинность, на которую надо настраиваться. Нам здесь не место! Перейдем в буфет! Я, Николай, вас угощу! Я ваш должник.

— Он — «ты»! — поправила Лариса тоже громким шепотом.

— Ребенок дело говорит! — зашипел и Николай. — Но только это, угощать не надо. Я угощенья очень не люблю! Чай, не бездельник, стало быть, накормлен. — В животе его именно в этот момент предательски громко заурчало. Парень покраснел и объяснился уже менее строго: — Я не за угощения ведь выполнял задание, товарищ Морской! И вообще мне вот только глаза на театр открывать начали, а вы увести меня хотите. Рассказывай, ребенок! Я внимаю!

— Да! Слушай, значит, про либретто! — торопилась Лариса. — Пап, а сколько будет длится антракт? О! Я еще про вариации успею рассказать!

«Что ж, дети явно спелись!» — хмыкнул про себя Морской. Он с удовольствием остался бы послушать Ларочкино понимание балетных терминов, но обещание, данное жене и редакции, обязывало проследовать в фойе и буфет, чтобы прочувствовать атмосферу и отследить реакцию публики по свежим следам.