Но в одном Сципион был прав: Ганнибал выиграл оттого, что появился в долине Пада. И это ясно почему: многие галльские племена, недовольные Римом, переметнулись к нему. Даже на крайнем юге италийской земли иные племена настороженно выжидали, что же будет дальше. Они, несомненно, примут сторону Ганнибала, если военное счастье изменит Риму…

Сципион спрашивал своих помощников:

– Как могло случиться, что этот головорез одолел Альпы?

Ганнибал задавал Миркану Белому вопрос:

– Как это римлянин смог прошагать так быстро от устья Родана до берегов Тицина, до самой Плаценции?..

Долго продолжалось молчание в палатке командующего. Нарушил его опять же Ганнибал, в который раз задавая риторический вопрос:

– Как сумел этот бездарный Сципион?..

Старик Миркан поднял на него глаза – немигающие, мутные старческим угасанием глаза. Он, казалось, не мог понять, как молодой умный полководец задает столь неумный, просто по-детски глупый вопрос? Если ты воюешь и заранее полагаешь, что имеешь дело с ничтожеством, то поручи это трудное дело – войну – своему помощнику, а лучше всего – сотнику.

– Кто сказал, что он ничтожный?

– Кто? Разве сенат выбирает способного? Всему свету известно, что сенат погряз в интригах.

Миркан – печальным голосом:

– Пусть думает так целый свет. А ты полагай иначе.

Ганнибал поднялся, подошел к пологу и выглянул наружу. Ночь была почти такая, как в Новом Карфагене: небо цвета сажи, звезды яркие, наподобие июньских светильников, и такая же большая луна. Лагерь спал, бодрствовали только часовые. И недалеко – рукой подать! – стоял ненавистный Рим. И где-то совсем, совсем рядом – этот Сципион с войском. Ганнибал вернулся на свое место, чтобы дослушать Миркана. А когда тот начал говорить, командующий думал совсем о другом.

А Миркан Белый, чуть покачиваясь, точно в лодке, говорил, как ему и положено, слова стариковские, мудрые.

– Дело сделано, – говорил он. – Пусть кто-нибудь другой попробует хлебнуть лиха, подобно тебе и твоему войску. Я хочу поглядеть на героя, который последует твоему примеру… Что ты сделал? Что смог сделать? – Старик глубоко вздохнул. – Ты заставил воевать Рим не где-нибудь – в Африке или в Иберии, – а здесь, можно сказать, в его же доме, во всяком случае, у его порога. Отныне италийская земля есть та арена, где Карфаген и Рим померятся силой. Здесь решится судьба, а не на море, где Рим силен, и не на африканской земле, в нашем доме, и не в Иберии – далеко от Рима. И это сделал ты, Ганнибал. В чем еще твое преимущество? Разные племена, в том числе и галлийские, хлебнувшие лиха из римского котелка, отпадают от него, идут тебе навстречу как друзья. И это тоже сделал ты… А что же плохо? Учти одно великое обстоятельство… Рим понимает, что явились к нему в дом, чтобы покончить с ним. Это все равно что к нам бы, в Карфаген, ворвались римские легионы! Разве не положили бы мы свои животы ради спасения отечества? Разве это не прибавило бы нам силы, не удесятерило ее? Римляне обозлятся. Они забудут междоусобицы и дружно ополчатся против тебя. Придется воевать, много воевать. Прогулкой тут не пахнет – учти это. До прогулки далеко. А раз так, – старик еще раз глубоко вздохнул, – надо, чтобы войско твое билось, словно бы его числом в десять раз больше. Надо, чтобы каждый воин видел перед собой – во сне и наяву – только и только Рим. А больше ничего… Ты слушаешь меня?

Ганнибала словно растолкали.