|
11
На крайности последнего отчаянья негаданно-нежданно всякий раз нам тихо улыбается случайная надежда, оживляющая нас.
12
Страны моей главнейшая опора — не стройки сумасшедшего размаха, а серая стандартная контора, владеющая ниточками страха.
13
Тлетворной мы пропитаны смолой апатии, цинизма и безверия. Связавши их порукой круговой, на них, как на китах, стоит империя.
14
Как же преуспели эти суки, здесь меня гоняя, как скотину, я теперь до смерти буду руки при ходьбе закладывать за спину.
15
Повсюду, где забава и забота, на свете нет страшнее ничего, чем цепкая серьезность идиота и хмурая старательность его.
16
Здесь радио включают, когда бьют, и музыкой притушенные крики звучат как предъявляемые в суд животной нашей сущности улики.
17
Томясь тоской и самомнением, не сетуй всуе, милый мой, жизнь постижима лишь в сравнении с болезнью, смертью и тюрьмой.
18
Плевать, что небо снова в тучах и гнет в тоску блажная высь, печаль души врачует случай, а он не может не найтись.
19
Еда, товарищи, табак, потом вернусь в семью; я был бы сволочь и дурак, ругая жизнь мою.
20
Я заметил на долгом пути, что, работу любя беззаветно, палачи очень любят шутить и хотят, чтоб шутили ответно.
21
Из тюрьмы ощутил я страну — даже сердце на миг во мне замерло — всю подряд в ширину и длину как одну необъятную камеру.
22
Бог молча ждет нас. Боль в груди. Туман. Укол. Кровать. И жар тоски, что жил в кредит и нечем отдавать.
23
Я ночью просыпался и курил, боясь, что то же самое приснится: мне машет стая тысячами крыл, а я с ней не могу соединиться.
24
Прихвачен, как засосанный в трубу, я двигаюсь без жалобы и стона, теперь мою дальнейшую судьбу решит пищеварение закона.
25
Прощай, удача, мир и нега! Мы привыкаем ко всему; от невозможности побега я полюбил свою тюрьму.
26
У жизни человеческой на дне, где мерзости и боль текущих бед, есть радости, которые вполне способны поддержать душевный свет. |
