— Очень мило с твоей стороны, Марк, спасибо. Но ты попусту потеряешь время. Моя мать в два раза старше тебя. Она живет прошлым. Устои того времени для нее все еще живы. Узнай она, чем занималась ее дочь на Гран-Антарино с едва знакомым мужчиной, с ней будет просто шок.

— Кажется, твоя матушка страдает от завышенных моральных стандартов, — слегка раздраженно заметил Марк.

— Можно, конечно, и так сказать. А по-моему, ей тяжело уживаться с моральными принципами молодежи и новыми правилами игры, которые диктует жизнь. Маме ведь уже семьдесят лет!

— Это не оправдание.

— Согласна, но все же ее можно понять. Через некоторое время она успокоится, а пока тебе лучше не попадаться ей на глаза.

— Мелани, — продолжал убеждать он, — тебе уже тридцать лет. Ты уже не девочка, за которой нужен глаз да глаз и которую можно отчитывать. Ты собираешься строить свою жизнь так, как тебе этого хочется. Вперед, действуй! Но твоя мать должна понимать все это или, как минимум, знать.

— То, что ты говоришь, верно. Но сам не живешь по этим правилам. Ты признался, что кормишь свою мать бесплодными надеждами о возможной женитьбе, чего делать совсем не собираешься. И как это понимать?

— Это все в прошлом. Я не буду ей больше врать.

Да и необходимости в этом больше нет, подумал он. Ведь ему теперь хочется жениться на Мелани!

— Правильно. Жаль, не смогу увидеть тебя в амплуа жениха. Представить только — Марк Гирр у алтаря дает брачный обет!

Ошибаешься, милая, именно ты и будешь стоять рядом со мной, подумал он и сказал:

— Решено. Я поеду с тобой на похороны. И никаких дискуссий.

Мелани внимательно посмотрела на Марка и поняла, что того бесполезно переубеждать.

— Тогда я умываю руки. Сам будешь есть кашу, которую заварил, — сказала она, сохраняя тон нотации. На самом деле она пыталась скрыть бешеную радость от того, что представит его матери. — И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

Он поначалу все же сильно пожалел, что не послушался ее предостережений. На самой церемонии и на поминках он постоянно чувствовал на себе пронзающий взгляд миссис Коулди. Народу пришло не много, спрятаться за спинами было не у кого.

Джина и Мелани тихо разговаривали с какой-то женщиной, сидя на диване в углу гостиной. Габариты их собеседницы никак не позволяли Марку присоединиться к этой маленькой компании. И он оставался предоставленным самому себе.

Недоброжелательное отношение миссис Коулди к нему было слишком явным. Она, похоже, не одобряла серебряную серьгу, поблескивающую в мочке его правого уха. Одному Богу известно, что подумала бы о нем старая леди, явись Марк сюда, как это принято было в богемных кругах, с трехдневной щетиной на подбородке. И какой смысл было наряжаться в классический черный костюм с жилетом и строгим черным галстуком? Это не добавило никаких дивидендов на его счет. Он чувствовал себя здесь белой вороной. Вся обстановка в доме Коулди, где проходили поминки, казалась настолько неприятной и насыщенной отрицательными эмоциями, что в какой-то момент захотелось бежать отсюда со всех ног.

Присутствующих пригласили в гостиную, где был устроен шведский стол. Марк наполнял свою тарелку, стараясь не придавать значения неприязненным взглядам хозяйки дома. Убедившись, что Мелани и Джина все еще беседуют с женщиной, занимающей добрую половину дивана, молодой человек направился в холл. Там он приметил стул в уголке, где надеялся спрятаться ото всех и спокойно поесть. Надежда на то, что старая леди не достанет его тут своими пронзительно осуждающими взглядами, слабо забрезжила, как рассвет в сырое туманное утро.

Однако попытка уединиться оказалась тщетной.