Он ни разу не был в Библиотеке Уайденера, не знал, где она и кто такой Уайденер.

– За воротами на Масс-авеню, между Плимптон и Линден-стрит, – растолковал я на жаргоне таксистов.

– И все?

Я кивнул.

Он умчался вниз по лестнице.

Я хотел есть, просто умирал с голоду. Можно было постучать к Линде, но она, скорее всего, уже ушла в библиотеку. Странное дело: мне проще было попросить Калажа сбегать за меня в место, где он не бывал ни разу, чем Линду, свою соседку, которая прямо сейчас стояла у тех самых полок, к которым я отправил Калажа.

Вернулся он через полтора часа. Принес пакет из оберточной бумаги, промчался с ним прямо на кухню – пакет того и гляди грозил протечь – и вывалил содержимое в салатницу. Дюжина с лишним куриных крылышек. Красота. Из еще одного кармана он извлек бутылочку пива. Потом – длинную череду бутербродиков.

– Сказал официантке, что ты умираешь с голоду, а прийти не можешь.

– Она же меня не знает.

– Малорослый, еврейский нос, вечно с книжкой под мышкой – прекрасно она тебя знает. С приветом от нее.

– А книги?.. – начал было я, опасаясь худшего.

Тут сердце у меня вдруг упало. Он начисто забыл про книги!

– Да, книги… – начал было он. – Некоторые из тех, которые тебе нужны, я не нашел… вот, взял вместо них эти.

Еще одно подражание Харпо. Из бессчетных карманов выцветшей камуфляжной куртки он вытащил шесть книг.

– Неплохо, – похвалил я, глядя на заглавия. Книги оказались дельные. Потом я глянул на форзац, и сердце упало вновь.

– Ты их не зарегистрировал!

– Ну да, видишь ли, это трудновато оказалось. Очередь была длинная, они задавали очень сложные вопросы, а щасливый час почти закончился, не хотелось опаздывать. Я положил книги в карманы и решил, что пойду. Никто ничего не видел, честное слово.

Я был в ужасе. И в восторге.

– Ладно, а теперь работай. Дашь мне какие книги почитать? Я все не сплю по ночам.

Я дал ему Сада, Мопассана, Бальзака и Стендаля.

– Bonne soirée.

Он исчез.

Я столько времени думал про назначенную на следующее утро встречу с Ллойд-Гревилем, что она утратила контуры реальности, как бы навсегда поселилась в будущем. Я решил отпечатать свои заметки, полагая, что, если перенести на бумагу, что я думаю про Чосера, мысли лучше закрепятся в голове. Вот только для меня стало полным откровением то, что в голове нет ни единой интересной мысли про Чосера. Ллойд-Гревиль захочет говорить про «Троила и Крессиду» или «Рассказ рыцаря», а мне бы куда интереснее было про «Рассказ про сэра Топаса», где Чосер подшучивает над самим собой как над совершенно никчемным болтуном, которого в итоге прерывает трактирщик, велит ему закрыть рот, потому что паломникам до смерти надоели его дурацкие байки. Чосер как антинарратор: не мысль, а золотая жила. К 11 вечера я понял, что ушел в слишком глухую несознанку и полностью перестал понимать, что имею сказать касательно Чосера. Мне так и слышались слова Ллойд-Гревиля: «Каковы вкратце ваши соображения касательно “Книги герцогини”, сэр?» Это галльское «вкратце» Ллойд-Гревиль наверняка подцепил у Генри Джеймса, по которому тоже являлся специалистом. «Я имею сказать… в общем, видите ли, джентльмены…» – и тут я вдруг разглядел всю свою подноготную. Как и нарратор в «Записках из подполья», я был чванливым бестолковым заносчивым параноидальным бессмысленным капризным фатом. Как и он, я непрестанно лицемерил, даже наедине с самим собой, когда никто не слушал, даже когда я нашептывал самому себе вещи правдивее всякой правды – и это было уже и вовсе несносным лицемерием.