Съ станціонномъ буфетѣ Ивановы и Конуринъ застали цѣлый переполохъ. Пьяный Граблинъ проснулся, хватился своего бумажника и кошелька, которые отъ него взялъ на храненіе Перехватовъ, и кричалъ, что его обокрали. Онъ сидѣлъ безъ сапогъ съ вывороченными карманами брюкъ и пиджака, окруженный слугами ресторана, и неистовствовалъ, требуя полицію и составленія протокола. Слуга, которому Граблинъ былъ порученъ Перехватовымъ, разъ десять старался объяснить на ломаномъ французскомъ языкѣ съ примѣсью итальянскихъ словъ, что деньги Граблина цѣлы и находятся у русскихъ, но Граблинъ не понималъ и, потрясая передъ нимъ сапогами, оралъ:

— Полисъ! Зови сюда квартальнаго или пристава, арабская образина! Съ мѣста не тронусь, пока протокола не будетъ составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь, какое воровское гнѣздо у себя въ буфетѣ устроили!

Очевидно, Граблинъ давно уже неистовствовалъ. Два стекла въ окнѣ были вышиблены, на полу около стола и дивана валялись разбитыя бутылки и посуда. Самъ онъ былъ съ всклокоченной прической, съ перекосившимся лицомъ.

— Что вы, что? съ вами? подскочилъ къ нему въ испугѣ Николай Ивановичъ.

— Ограбили… До нитки ограбили… Ни часовъ, ни бумажника, ни кошелька — все слимонили, отвѣчалъ Граблинъ. — Да и вы, черти, дьяволы, оставляете своего компаньона одного на жертву бандитовъ. Хороши товарищи, хороши земляки, туристы проклятые! Гдѣ Рафаэлька? Я изъ него дровъ и лучинъ нащеплю, изъ физіономіи перечницу и уксусницу сдѣлаю!

— Успокойтесь, Григорій Аверьянычъ. Что это вы какой скандалъ затѣяли! Ваши деньги у мосье Перехватова. Все цѣло, все въ сохранности, кричала Граблину Глафира Семеновна.

— У Перехватова? — понизилъ голосъ Граблинъ. — Ахъ, онъ мерзавецъ! Отчего-же онъ записку не оставилъ у меня въ карманѣ, что взялъ мои деньги и вещи?

— Да вѣдь мы поручили васъ здѣшнему слугѣ и велѣли вамъ передать, чтобы вы о вещахъ не безпокоились, когда проснетесь, что вещи и деньги у вашего товарища. Вотъ слуга увѣряетъ, что онъ нѣсколько разъ заявлялъ вамъ объ этомъ, что вещи ваши у товарища.

— Можетъ быть и заявлялъ, но какъ я могу понимать, ежели я по ихнему ни въ зубъ! Онъ мнѣ показывалъ что-то на свой карманъ, хлопалъ себя по брюху, но развѣ разберешь!

— Ахъ, ты скандалистъ, скандалистъ! — покачалъ головой Конуринъ.

— Скандалистъ… — Сами вы скандалисты! Бросить человѣка въ разбойничьемъ вертепѣ!

— Да какой-же тутъ вертепъ, позвольте васъ спросить? И какъ васъ можно было вести на Везувій, ежели вы былина манеръ разварнаго судака, — пробовала вразумить Граблина Глафира Семеновна.

— Ахъ, оставьте пожалуйста, мадамъ… Я и отъ дамъ дерзостей не терплю. Какой я судакъ?

— Конечно-же былъ на манеръ судака, соусъ провансаль. Въ безчувствіи чувствъ находился, — прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Довольно! Молчать!

— Пожалуйста, и вы не кричите! Что это за скандалистъ такой!

— Гдѣ Рафаэлька?

Граблину объяснили.

— Ну, пусть вернется, чортова кукла! Я съ нимъ расправлюсь, — проговорилъ онъ и началъ надѣвать сапоги, бормоча:- По карманамъ шарю — нѣтъ денегъ, сапоги снялъ — нѣтъ денегъ.

— Ахъ, ты, скандалистъ, скандалистъ! Смотрите, сколько онъ набуйствовалъ, — сказалъ Конуринъ, оглядывая комнату. — Посуду перебилъ, стулъ сломалъ, окно высадилъ.

— Плевать… Заплатимъ… И не такія кораблекрушенія дѣлали, да платили.

— Да ты-бы ужъ хоть насъ-то подождалъ, чтобы справиться о деньгахъ, саврасъ ты эдакій.

— Не смѣть меня называть саврасомъ! Самъ ты сѣрое невѣжество изъ купеческаго быта.