— Вотъ это такъ. Я даже три возьму. Только, господа, не выдавать!

— Очень нужно!

— Вотъ что я женѣ написалъ! воскликнулъ Конуринъ. — "Милая супруга наша, Татьяна Григорьевна" и такъ далѣе. "Ахъ, если-бы ты знала, супруга любезная, на какую огнедышащую гору меня по глупости моей занесло! Называется она Везувій и земля около нея такая, что снизу внутри топится, изъ-подъ ногъ дымъ идетъ и ступать горячо, а изъ самаго пекла огонь пышетъ и головешки летятъ. Но что удивительно, поднялся я на эту гору трезвый, а не пьяный, а зачѣмъ — и самъ не знаю, хотя и ругалъ себя, что семейный и обстоятельный человѣкъ на такое дѣло пошелъ. главная статья, что таварищи затащили. Во время опасности изверженія вспоминалъ о тебѣ поминутно, но теперь благополучно съ оной горы спустился, чего и тебѣ желаю".

— Зачѣмъ-же вы на товарищей-то клепаете? Вовсе васъ никто не тащилъ на Везувій силой, замѣтила Глафира Семеновна.

— Ну, да ужъ что тутъ! развелъ руками Конуринъ. — Одинъ само собой я-бы и за границу-то не потащился, а не токмо что на Везувій. Ахъ, женушка, женушка, голубушка! Что-то она теперь дома дѣлаетъ? По часамъ ежели, то должно быть послѣ обѣда чай пьетъ, вздохнулъ онъ.

— Ну, а ты, Глаша, что написала? спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Ничего. Не ваше дѣло. Написала ужъ такую загвоздку, что Гликерія Васильевна отъ зависти въ кровь расцарапается, улыбнулась Глафира Семеновна. — Вонъ кружка на стѣнѣ, опускайте ваши письма въ почтовую кружку, прибавила она и, вставъ съ мѣста, опустила свое письмо.

Вскорѣ вернулись съ верхушки Везувія англичане и Перехватовъ, ходившіе смотрѣть на потокъ лавы. Перехватовъ былъ въ восторгѣ и говорилъ:

— Ну, господа, что мы видѣли, превосходитъ всякія описанія! Какъ жаль, что вы не пошли посмотрѣть на текущую лаву!

Но Перехватова перебилъ Граблынъ. Онъ набросился на него и съ бранью сталъ осыпать попреками, за то, что тотъ не разбудилъ его, чтобы подниматься на Везувій.

LXIV

Перебранка между Граблинымъ и Перехватовымъ продолжалась и во время обратной поѣздки въ шарабанѣ отъ желѣзнодорожной станціи до Неаполя. Граблинъ не унимался и всю дорогу попрекалъ Перехватова тѣмъ, что Перехватовъ ѣздитъ на его, Граблина, счетъ. Высчитывались бутылки вина, порціи кушаній, стоимость дороги, всѣ издержки, употребленныя Граблинымъ на Перехватова. Наконецъ, Граблинъ воскликнулъ:

— Чье на тебѣ пальто? Ты даже въ моемъ пальто ходишь.

— Врешь. Теперь въ своемъ, ибо я его заслужилъ, заслужилъ своимъ компаньонствомъ, прямо потомъ и кровью заслужилъ. Мало развѣ я крови себѣ испортилъ, возя тебя, дикаго человѣка, по всей Европѣ, отвѣчалъ Перехватовъ.

— Ты меня возишь, ты? Ахъ, ты прощалыга! Да на какія шиши ты можешь меня возить?

— Я не про деньги говорю, а про языкъ. Вѣдь безъ моего языка ты не могъ-бы и до Берлина доѣхать. А все затраченное на меня я опять-таки заслужилъ и пользуюсь имъ по праву, въ силу моего компаньонства и переводчества. Ты нанялъ меня, это моя заработанная плата.

— Хорошъ наемникъ, который бросаетъ своего хозяина на станціи, а самъ отправляется шляться по Везувіямъ! Нѣтъ, ужъ ежели ты наемникъ, то будь около своего хозяина.

Англичане хоть и не понимали языка, но изъ жестовъ и тона Граблина и Перехватова видѣли, что происходила перебранка, и пожимали плечами, перекидываясь другъ съ другомъ краткими фразами. Ивановы и Конуринъ пробовали уговаривать Граблина прекратить этотъ разговоръ, но онъ, поддерживая въ себѣ хмель захваченнымъ въ дорогу изъ ресторана виномъ, не унимался. Наконецъ Глафира Семеновна потеряла терпѣніе и сказала:

— Никуда больше съ вами въ компаніи не поѣду, рѣшительно никуда.