— Да я и самъ не поѣду, отвѣчалъ Граблинъ. — Я завтра-же въ Парижъ. Ты, Рафаэлька, сбирайся… Нечего здѣсь дѣлать. Поѣхали заграницу для полировки, а какая тутъ въ Неаполѣ полировка! То развалины, то горы. Нешто этимъ отполируешься!

— Ты нигдѣ не отполируешься, потому что ты такъ сѣръ, что тебя хоть въ семи щелокахъ стирай, такъ ничего не подѣлаешь.

— Но, но, но… За эти слова знаешь?..

И Граблинъ полѣзъ на Перехватова съ кулаками. Мужчины насилу остановили его.

— Каково положеніе! воскликнула Глафира Семеновна. — Даже уйти отъ безобразника невозможно. Связала насъ судьба шарабаномъ со скандалистомъ. Ни извощика, ни другаго экипажа, чтобы уѣхать отъ васъ! И дернуло насъ ѣхать вмѣстѣ съ вами!

— А вотъ спустимся съ горы, попадется извощикъ, такъ и самъ уйду.

И въ самомъ дѣлѣ, когда спустились съ горы и выѣхали въ предмѣстье Неаполя, Граблинъ, не простясь ни съ кѣмъ, выскочилъ изъ экипажа, вскочилъ въ извощичью коляску, стоявшую около винной лавки, и сталъ звать съ собой Перехватова. Перехватовъ пожалъ плечами и, извиняясь передъ спутниками, послѣдовалъ за Граблинымъ.

— Дѣлать нечего… Надо съ нимъ ѣхать… Нельзя-же его бросить пьянаго. Пропадетъ ни за копѣйку. По человѣчеству жалко. И это онъ считаетъ, что я даромъ путешествую! вздохнулъ онъ. — О, Боже мой, Боже мой!

— Въ Эльдораду… приказывалъ Граблинъ извощику. — Или нѣтъ, не въ Эльдораду… Какъ его этотъ вертепъ-то? Въ Казино… Нѣтъ, не въ Казино… Рафаэлька! Да скажи-же, песъ ты эдакій, извощику, куда ѣхать. Туда, гдѣ третьяго дня были… Гдѣ эта самая испанистая итальянка…

— Слышите? Въ вертепъ ѣдетъ. Нахлещется онъ сегодня тамъ до зеленаго змія и бѣлыхъ слоновъ, покрутилъ головой Конуринъ и прибавилъ. — Ну, мальчикъ!

А въ догонку за ихъ шарабаномъ во всю прытъ несся извощичій мулъ, извощикъ щелкалъ бичемъ и раздавался пьяный голосѣ Граблжжа:

— Дуй бѣлку въ хвостъ и въ гриву!

Стемнѣло уже, когда шарабанъ подъѣзжалъ къ гостинницѣ. Конуринъ вздыхалъ и говорилъ:

— Ну, слава Богу, покончили мы съ Неаполемъ. Когда къ своимъ питерскимъ палестинамъ?

— Какъ покончили? Мы еще города не видѣли, мы еще на Капри не были, проговорила Глафира Семеновна.

— О, Господи! Еще? А что это за Капри такой?

— Островъ… Прелестнѣйшій островъ… и тамъ голубой гротъ… Туда надо на пароходѣ по морю… Въ прошломъ году съ намт по сосѣдству на дачѣ жила полковница Лутягина, такъ просто чудеса разсказывала объ этомъ гротѣ. Кромѣ того, прелестнѣйшая поѣздка по морю.

— Это значитъ вы хотите, чтобъ и по горамъ и по морямъ?..

— Само собой… А тамъ на Капри опять поѣздка на ослахъ…

— Фу! и на ослахъ! Вотъ путешественница-то!

— Послушай, душечка, обратился къ женѣ Николай Ивановичъ. — Вѣдь море не горы… Я боюсь, выдержишь-ли ты это путешествіе. А вдругъ качка?

— Я все выдержу. Пожалуйста обо мнѣ не сомнѣвайтесь. На Капри мы завтра-же поѣдемъ.

Конуринъ сидѣлъ и бормоталъ:

— Горы… море… По блоку насъ тащили, на веревкахъ на вершину подтаскивали… Теперь на мулахъ ѣдемъ, завтра на ослахъ поѣдемъ. Только козловъ да воловъ не хватаетъ.

— Въ Парижѣ въ Зоологическомъ саду я ѣздила-же на козлахъ.

— Ахъ, да, да… Оказія, куда простой русскій купецъ Иванъ Конуринъ заѣхалъ! Сегодня въ огнѣ былъ, а завтра въ море попадетъ. Прямо изъ огня да въ воду… Оказія!

Конурину сильно хотѣлось поскорѣй домой въ Петербургъ.