— Погоди, я покажу тебѣ, какъ не слушаться жену.

Конуринъ стоялъ посреди каюты, обхвативъ обѣими руками колонну, и шепталъ:

— Однако… Угощаютъ качелями… Ловко угощаютъ! Господи! Да что-же это будетъ! Неужто безъ покаянія погибать? Гдѣ этотъ арапскій мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что-ли? Эй, коньякъ!

Обвѣшанный весь красными кораллами и нитками съ мелкими раковинами, онъ былъ очень комиченъ, но никому уже было не до смѣха. Качка давала себя знать.

— Коньякъ! Гдѣ ты, арапская образина! крикнулъ онъ опять, отошелъ отъ столба, но не устоялъ на ногахъ и растянулся на полу. Николай Ивановичъ бросился его поднимать, но и самъ упалъ на него. Пароходъ два раза такъ качнуло, что онъ даже скрипнулъ.

У Глафиры Семеновны слышался стонъ:

— И тотъ мерзавецъ, кто эти проклятые пароходы выдумалъ. Охъ, не могу, не могу! воскликнула она и пластомъ повалилась на диванъ.

Поднявшійся съ пола Николай Ивановичъ бросился было къ ней, но она сбила съ него шляпу. Въ каютѣ появился контролеръ.

— Буря-то какая! обратился къ нему Николай Ивановичъ. — Что, не опасно?

— Пустяки… Какая-же можетъ быть опасность! Качка и больше ничего.

— А вотъ за эти-то пустяки я и вамъ и вашему капитану, живодеру, глаза выцарапаю… Извергъ… Не могъ остаться у Капри переждать бурю! стонала Глафира Семеновна.

— Сударыня, у насъ срочное пароходство. И наконецъ это не буря. Какая-же это буря!

— А вы должно быть хотите, чтобы пароходъ кверху дномъ опрокинуло? Срамникъ, безстыдникъ… Смѣетъ такія слова говорить… А еще русскій… Православный христіанинъ. Жидъ вы, должно быть, бѣглый жидъ, оттого и мотаетесь здѣсь въ Италіи. Охъ, не могу, не могу! Смерть моя…

— Не лежите вы, сударыня… Встаньте… Бодритесь… Лежать хуже… говорилъ контролеръ.

Но съ Глафирой Семеновной сдѣлалась уже морская болѣзнь. Два англичанина, одинъ сѣдой, а другой бѣлокурый, держа у ртовъ носовые платки, побѣжали вонъ изъ каюты и стали поспѣшно взбираться по лѣстницѣ.

— Мужчинъ ужъ пробирать начало, шепталъ Конуринъ. — Что-же это будетъ! Увижу-ли ужъ я свою супругу, доберусь-ли до Питера! Слушай, землякъ… Есть у васъ пузыри? Я пузыри-бы себѣ привязалъ подъ мышки на всякій случай, обратился онъ съ контролеру.

— Зачѣмъ?

— А вдругъ сковырнемся и пароходъ кверху тормашками? Я плавать не умѣю.

— Успокойтесь… Все обойдется благополучно. Ничего не будетъ.

— Не будетъ! Чортова кукла… Какое не будетъ коли ужъ теперь есть!.. Тебѣ хорошо разсуждать, коли на тебѣ всего капиталу, что три черепаховыя гребенки да разныя камейскія морды изъ раковинъ, а при мнѣ, съ векселями-то ежели считать, на четыре тысячи капиталу. Дай пузыри!

— Пузырей нѣтъ. Буекъ, спасательный кругъ есть… Возьмите… Только это ни къ чему. Выходите вы на палубу, на свѣжій воздухъ. Такъ будетъ лучше. Тамъ хоть вѣтеръ, дождь, но подъ навѣсомъ пріютиться можно.

Николай Ивановичъ попробовалъ идти, но его такъ качнуло, что онъ полетѣлъ въ сторону, налетѣлъ на лежавшую на диванѣ даму и уперся въ нее руками. Контролеръ подхватилъ его подъ руку и потащилъ на верхъ, на палубу.

— Изверги… Живодеры… Кровопійцы… Разбойники… Не могли переждать бури и поѣхали въ такую погоду на пароходѣ… стонала Глафира Семеновна. Держась за каютную мебель, стѣны и перила, выкарабкался кой-какъ на палубу и Конуринъ.