— Я апельсинъ и порцію мороженнаго съѣла, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Да что апельсинъ! Здѣсь, вѣдь, апельсины-то дешевле пареной рѣпы. Нѣтъ, сюда ужъ меня развѣ только собаками затравятъ, такъ я забѣгу, нужды нѣтъ, что тутъ блины и ботвинью предлагаютъ. За блины, да за ботвинью они, пожалуй, столько слупятъ, что послѣ этого домой-то въ славный городъ Петербургъ пѣшкомъ придется идти.

— За вино по двѣнадцати франковъ за бутылку взяли, говорилъ Николай Ивановичъ, просматривая счетъ.

— Да неужели? Ахъ, муха ихъ забодай! Положимъ, вино отмѣнное, одно слово — шаль, но цѣна-то разбойничья. Въ Парижѣ мы по два франка за бутылку пили — и въ лучшемъ видѣ…

— Ну, а здѣсь я заказала самаго лучшаго и сказала, чтобъ онъ этотъ самый человѣкъ ужъ на свою совѣсть подалъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— А онъ ужъ и обрадовался? Короткая-же у него совѣсть, тараканъ ему во щи.

— Удивляюсь я на васъ, право, Иванъ Кондратьичъ, — сказала Глафира Семеновна. — Хотите, чтобъ заграницей ваши прихоти исполняли и не хотите за нихъ платить. Не требовали-бы русскихъ блюдъ.

— Какъ не хочу платить? Платить надо. Безъ этого нельзя. Не заплати-ка — въ участокъ стащутъ.

— Такъ зачѣмъ-же не поругаться за свои деньги? Если ты съ меня семь шкуръ дерешь, то дай мнѣ и надъ тобой потѣшиться и душу отвести.

— Не слѣдовало только вино-то вотъ на его выборъ предоставлять, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Давеча за завтракомъ на сваяхъ мы въ лучшемъ видѣ вино за три франка пили.

— Ахъ, Боже мой! И вѣчно вы съ попреками! — воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счетъ принимаю.

— Поди ты… Ты прежде посчитай много-ли у тебя отъ выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты всѣ въ магазинахъ за портмонэ да баулы оставила. Гарсонъ! Прене…

Николай Ивановичъ вынулъ кошелекъ и принялся отсчитывать золото за обѣдъ.

— Сколько человѣку-то на чай дать? отнесся онъ къ Конурину. — Хоть и нажгли намъ здѣсь бокъ, но нельзя-же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французскій четвертакъ на чай дать. Знаютъ, что мы русскіе.

— Да дай два четвертака.

— Что ты, что ты! Я думаю, что и пять-то мало. Вѣдь лакей чуть не колесомъ вертѣлся, когда узналъ, что русскіе пришли. Вонъ онъ какъ глядитъ! Физіономія самая масляная. Одинъ капуль на лбу чего стоитъ! Тутъ счетъ восемьдесятъ три франка съ половиной… Дамъ я ему четыре золотыхъ большихъ и одинъ маленькій и пусть онъ беретъ себѣ шесть съ половиной франковъ на чай. Русскіе вѣдь мы… Неловко меньше. Русскіе заграницей на особомъ положеніи и ужъ славятся тѣмъ, что хорошо даютъ на чай. Ходитъ, Иванъ Кондратьичъ, что-ли?

— Вали! Гдѣ наше не пропадало! махнулъ рукой Конуринъ.

Николай Ивановичъ бросилъ гарсону на тарелку девяносто франковъ и сказалъ:.

— А сдачу прене пуръ буаръ.

XVII

Изъ ресторана супруги Ивановы и Конуринъ поѣхали домой, въ гостинницу, оставили тамъ свои покупки, сдѣланныя въ магазинахъ передъ обѣдомъ, снова вышли и отправились отыскивать концертный залъ Казино, на который имъ указывалъ утромъ Капитонъ Васильевичъ, какъ на мѣсто, гдѣ можно не скучно провести время. Конуринъ было отказывался идти съ Ивановыми въ Казино, говоря, что онъ лучше завалится спать, такъ какъ совсѣмъ почти не спалъ ночь, но Глафира Семеновна уговорила его идти.

— Помилуйте, кто-же это спитъ заграницей послѣ обѣда! Нужно идти и осматривать достопримѣчательности города, сказала она ему.