Въ залитыхъ газомъ галлереяхъ, раздѣленныхъ на отдѣленія, и прилегающихъ къ саду, дѣйствительно шла жаркая игра. Около столовъ съ вертящимися поѣздами желѣзной дороги и лошадками толпилась масса публики и то и дѣло слышались возгласы крупье: "Faites votre jeu, messieurs" и "rien ne va plus".

— Николай Иванычъ, ты ужъ тамъ какъ хочешь, а я рискну на маленькій золотой, сказала Глафира Семеновна. — Надо пользоваться своимъ счастьемъ. Утромъ выиграла, такъ вѣдь можно и вечеромъ выиграть.

— Да полно, брось…

— Нѣтъ, нѣтъ. И пожалуйста не отговаривай. Вѣдь въ сущности, ежели я маленькій золотой и проиграю, то это будетъ изъ утренняго выигрыша, стало быть особенно жалѣть нечего.

— Носится она съ утрешнимъ выигрышемъ, какъ курица съ яйцомъ! Вѣдь свой утрешній выигрышъ ты въ магазинахъ на разныя бирюльки просѣяла.

— Нѣтъ, нѣтъ, у меня еще остались выигрышныя деньги. Батюшки! Да сколько здѣсь игорныхъ столовъ-то! Здѣсь куда больше столовъ, чѣмъ тамъ на сваяхъ, гдѣ мы утромъ играли. Вотъ ужъ я больше пяти столовъ видѣла. Разъ, два, три… пять… шесть… Вы вотъ что… чтобы вамъ здѣсь не мотаться около меня, вы идите съ Иваномъ Кондратьичемъ и выпейте коньяку. Въ самомъ дѣлѣ, вамъ скучно, горло не промочивши. А я здѣсь останусь. Коньяку-то ужъ вы себѣ одни сумѣете спросить.

— Еще-бы… Хмельныя слова я отлично знаю по французски… похвастался Николай Ивановичъ. — Мнѣ трудно насчетъ чего-нибудь другого спросить, а что насчетъ выпивки я въ лучшемъ видѣ. Только ты, Глаша, смотри не зарвись… Не больше маленькаго золотого.

— Нѣтъ, нѣтъ. Какъ золотой проиграю — довольно.

— Ну, то-то. Пойдемъ, Иванъ Кондратьичъ, хватимъ по чапорушечкѣ.

Супруги разстались. Глафира Семеновна осталась у игорнаго стола, а Николай Ивановичъ и Конуринъ отправились спросить себѣ коньяку.

Спустя часъ Николай Ивановичъ пришелъ къ тому игорному столу, гдѣ оставилъ Глафиру Семеновну, и не нашелъ ее. Онъ сталъ ее искать у другихъ столовъ и увидалъ блѣдную, съ потнымъ лицомъ. Она азартно ставила ставки. Парижская причудливая громадная шляпка ея сбилась у ней на затылокъ и изъ подъ нея выбились на лобъ пряди смокшихъ отъ поту волосъ. Завидя мужа, она вздрогнула, обернулась къ нему лицомъ и, кусая запекшіяся губы, слезливо заморгала глазами.

— Вообрази, я больше двухсотъ франковъ проиграла… — выговорила она наконецъ.

— Да что ты!

— Проиграла. Нѣтъ, здѣсь мошенничество, положительно мошенничество! Я два раза выиграла на Лисабонъ, должна была получить деньги, а крупье заспорилъ и не отдалъ мнѣ денегъ. Потомъ опять выиграла на Лондонъ, но подсунулся какой-то плюгавый старичишка съ козлиной бородкой, сталъ увѣрять меня, что это онъ выигралъ, а не я, загребъ деньги и убѣжалъ. Вѣдь это-же свинство, Николай Иванычъ… Неужто на нихъ, подлецовъ, некому пожаловаться? Отнять три выигранные кона! Будь эти выигранныя деньги у меня, я никогда-бы теперь не была въ проигрышѣ двѣсти франковъ, я была-бы при своихъ.

— Но откуда-же ты взяла, душечка, двѣсти франковъ? Вѣдь у тебя и двадцати франковъ отъ утренняго выигрыша не осталось, — удивлялся Николай Ивановичъ.

— Да Ивана Кондратьича деньги я проиграла. Чортъ меня сунулъ взять давеча у него его кошелекъ на сохраненіе!

— Конурина деньги проиграла?

— Въ томъ-то и дѣло. Вотъ всего только одинъ золотой да большой серебряный пятакъ отъ его денегъ у меня и остались. Надо будетъ отдать ему. Ты ужъ отдай, Коля.

— Ахъ, Глаша, Глаша! — покачалъ головой Николай Ивановичъ.