— Что онъ говоритъ? — спрашивали мужчины.

— Да говоритъ, что папа теперь нездоровъ и его видѣть нельзя.

— Вздоръ. Знаемъ мы эти уловки-то! Покажи намъ папъ — и вуаля…

Николай Ивановичъ вынулъ пятифранковую монету и показалъ проводнику. Проводникъ протянулъ къ монетѣ руку. Тотъ не давалъ.

— Нѣтъ, ты прежде покажи, а потомъ и дадимъ, сказалъ онъ. — Двѣ даже дадимъ. Да… Глаша! Да переведи-же ему.

— Что тутъ переводить! Онъ говоритъ, что дворецъ папы можно видѣть только до трехъ часовъ дня, а теперь больше трехъ. А самъ папа боленъ.

Николай Ивановичъ не унимался и вынулъ маленькій десятифранковый золотой.

— Вуаля… Видишь? Твой будетъ. Гдѣ дворецъ папы? Гдѣ пале? приставалъ онъ къ проводнику. Пале де папъ.

Проводникъ повелъ ихъ подъ колонаду, привелъ къ лѣстницѣ, ведущей наверхъ и указалъ на нее, продолжая говорить безъ конца. Вверху на площадкѣ лѣстницы бродили два жандарма въ треуголкахъ.

— Вотъ входъ во дворецъ, папы, пояснила Глафира Семеновна:- Но все-таки онъ говоритъ, что теперь туда не пускаютъ. И въ самомъ дѣлѣ, видишь… даже солдаты стоятъ.

— Что такое солдаты! подхватилъ Конуринъ. — Пусть сунетъ солдатамъ вотъ эту отворялку — и живо насъ пропустятъ. Мусье! Комикъ. Вотъ тебѣ… Дай солдатамъ. Ужъ только бы въ нутро-то впустили!

Онъ подалъ проводнику пятифранковую монету.

— Доне о сольда… доне… посылала проводника Глафира Семеновна на лѣстницу.

Тотъ недоумѣвалъ.

— Иди, или… Ахъ, какой не расторопный! А еще проводникъ съ аттестатомъ, сказалъ Николай Ивановичъ. — Ну, вотъ тебѣ и анкоръ. Вотъ еще три франка… Это ужъ тебѣ… Тебѣ за труды. Бери…

Проводникъ держалъ на рукѣ восемь франковъ и что-то соображалъ. Черезъ минуту онъ отвелъ Ивановыхъ и Конурина въ колонны, таинственно подмигнулъ имъ, самъ побѣжалъ къ лѣстницѣ, ведущей въ Ватиканъ, и тамъ скрылся.

— Боялся должно быть на нашихъ-то глазахъ солдатамъ сунуть, замѣтилъ Конуринъ.

— Само собой… поддакнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что-жъ, подождемъ.

И они ждали, стоя въ колоннахъ. Къ нимъ одинъ за другимъ робко подходили нищіе и просили милостыню. Нищіе были самыхъ разнообразныхъ типовъ. Тутъ были старики, дѣти, оборванные, босые или въ кожанныхъ отрепанныхъ сандаліяхъ, на манеръ нашихъ лаптей, были женщины съ грудными ребятами. Всѣ какъ-то внезапно появлялись изъ-за колоннъ, какъ изъ земли выростали и, получивъ подаяніе, быстро исчезали за тѣми-же колоннами прошло пять минутъ, прошло десять, а проводникъ обратно не шелъ.

— Ужъ не надулъ-ли, подлецъ? сказалъ Николай Ивановичъ. — Не взялъ-ли деньги, да не убѣжалъ-ли?

— Очень просто. Отъ такого проходимца, который букашекъ-таракашекъ путешественникамъ сватаетъ все станется, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Дались тебѣ эти букашки.

Прождавъ еще минутъ десять, они вышли изъ-за колоннъ и пошли съ лѣстницѣ. Жандармы въ трехуголкахъ по прежнему стояли на площадкѣ, но проводника не было видно.

— Надулъ, комическая морда! воскликнулъ Конуринъ. — Ахъ, чтобъ ему… Постой-ка, я попробую одинъ войти на лѣстницу. Можетъ быть и пропустятъ.

Онъ поднялся по лѣстницѣ до площадки, но тамъ жандармъ загородилъ ему дорогу. Онъ совалъ жандарму что-то въ руку, но тотъ не бралъ и сторонился.

— Вуаръ ле пале! крикнула Глафира Семеновна жандармамъ.

Тѣ отвѣчали что-то по итальянски. Конуринъ спустился съ лѣстницы внизъ.

— Не берутъ и не пускаютъ, сказалъ онъ. — А комикъ надулъ, подлецъ, насъ дураковъ.

— И ништо вамъ, ништо… Не связывайтесь съ такой дрянью, который букашекъ на двухъ ногахъ путешественникамъ сватаетъ, поддразнивала Глафира Семеновна.