— Бабецъ не вредный… Вотъ такъ итальяночка!

Николай Ивановичъ тоже хотѣлъ произнести какое-то одобрѣніе, но только крякнулъ и слегка покосился на жену. Покосилась на него ревниво и Глафира Семеновна.

Красавица кушала супъ, поднося его съ себѣ въ полуоткрытый ротикъ не по полной ложкѣ и осторожно откусывала маленькіе кусочки отъ сухихъ макаронъ, поданныхъ къ супу.

XLI

Заслыша русскій говоръ Ивановыхъ и Конурина, красавица тотчасъ-же обратилась къ нимъ и съ улыбкой спросила Конурина: — Vous étes des russes, monsieur?

— Русь, русь… поспѣшно за него отвѣтилъ Николай Ивановичъ, радуясь, что красавица обратилась къ нимъ.

— Oh, j'aime les russes! произнесла она, играя глазами, и продолжала говорить по французски съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ и вставляя даже время отъ времени итальянскія слова.

Мужчины улыбались во всю ширину лица и хоть ничего не понимали, но кивали головами и поддакивали: "вуй, вуй". Услыхавъ слово "Petersbourg", Koнуринъ воскликнулъ:

— Вуй, вуй, изъ Петербургъ! Я съ Клинскаго проспекта, а онъ съ Песковъ, показалъ онъ на Николая Ивановича. — Голубушка, Глафира Семеновна, переведите Бога ради, что она говоритъ.

Глафира Семеновна сидѣла, насупившись.

— И не нужно знать вамъ, отвѣчала она сердито. — Слушайте и молчите. Я не понимаю, чего эта женщина навязывается съ разговоромъ! Нахалка какая-то. Чего глаза-то выпучилъ! ѣшь! крикнула она на мужа. — Даже впился глазами.

— Ахъ, Боже мой! Да на то мнѣ глаза во лбу врѣзаны.

— Чтобъ впиваться ими? Врешь! Не впиваешься ты, однако, вонъ въ того толстаго нѣмца, который разложился за столомъ съ своей кружкой и трубкой, а впиваешься въ бабенку-вертячку.

— Да ежели она какъ разъ противъ меня сидитъ.

— Пожалуйста, молчи.

А красавица продолжала бормотать безъ умолку на ломанномъ французскомъ языкѣ и обращалась ужъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, щеголяя даже русскими словами въ родѣ "Невскій, извощикъ, закуска, человѣкъ, кулебяка", и произнося ихъ съ особеннымъ удареніемъ на французско-итальянскій ладъ.

— Въ Петербургѣ бывала, русскія слова знаетъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Навѣрное артистка какая-нибудь. Итальянка? спросилъ онъ красавицу.

— Oui, monsieur…

— Артистъ? Артистка?

Красавица кивнула головой.

— Глаша! Полно тебѣ дуться-то! Неловко. Видишь, она какая любезная… Спроси-ка ты лучше ее насчетъ папы и папскаго дворца. Можетъ быть намъ наврали, что папу нельзя видѣть, обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.

— Отстань, послышался отвѣтъ.

Красавица между тѣмъ уже прямо спросила Глафиру Семеновну, говоритъ-ли та по французски.

— Нонъ, угрюмо отрѣзала Глафира Семеновна, отрицательно покачавъ головой.

Красавица выразила сожалѣніе и продолжала бормотать, относясь ужъ къ мужчинамъ.

— Переведи хоть немножко, что она такое говоритъ, упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

— Ахъ, какой несносный! воскликнула Глафира Семеновна и отвѣчала:- Въ душу влѣзаетъ, хвалитъ русскихъ, говоритъ, что очень любитъ ихъ.

— Ну, вотъ видите. Насъ хвалятъ, а мы безъ всякаго сочувствія, сказалъ Конуринъ. — Вивъ тальянка! воскликнулъ онъ вдругъ и полѣзъ къ красавицѣ черезъ столъ чокаться стаканомъ краснаго вина.

Та, въ свою очередь, протянула свой стаканъ.

— Шампанскаго бутылочку спросить, что-ли? — прибавилъ Конуринъ, обращаясь къ Николаю Ивановичу:- а то не ловко съ дамой краснымъ виномъ чокаться.