— Ахъ, Глаша! И не стыдно это тебѣ было ни съ того ни съ сего разкапризиться! заговорилъ онъ. — Хоть бы Ивана-то Кондратьича посовѣстилась. Онъ все-таки посторонній человѣкъ.

— Отстань…

Глафира Семеновна зашагала по корридору по направленію къ лѣстницѣ. Мужчины послѣдовали за ней.

— Послушай. Куда это ты?

— Въ театръ… Компанію себѣ искать, отвѣчала она, стараясь быть какъ можно болѣе равнодушной, между тѣмъ въ говорѣ ея, въ походкѣ и въ жестахъ такъ и сквозилъ гнѣвъ. — Ты нашелъ себѣ за столомъ компанію, должна и я себѣ искать. Не безпокойся, не рохля я, съумѣю себѣ тоже какого-нибудь актера найти!

— Да ты въ умѣ, Глафира Семеновна? Вспомни, что ты говоришь!

— А ты въ умѣ, Николай Иванычъ? Что ты до сихъ поръ дѣлалъ въ столовой съ этой вертячкой? Ужъ обѣдъ-то даннымъ давно кончился, всѣ по своимъ номерамъ разошлись, а ты бражничалъ и лебезилъ передъ ней, какъ котъ въ мартѣ мѣсяцѣ. Ты не въ умѣ и я не желаю быть въ умѣ. Невѣсткѣ на отместку. Пожалуйста, пожалуйста, не идите за мной хвостомъ. Я одна въ театръ поѣду.

— Не пущу я тебя одну, рѣшительно сказалъ Николай Ивановичъ.

— Посмотримъ.

Они спустились по лѣстницѣ внизъ и очутились во дворѣ гостинницы.

— Не подобаетъ такъ, барынька, передъ своимъ мужемъ козыриться, эй, не подобаетъ… началъ Конуринъ уговаривать Глафиру Семеновну. — Ну, что онъ такое сдѣлалъ? Стаканъ, другой шампанскаго съ сосѣдкой по обѣденному столу выпилъ — вотъ и все. Да и не онъ это затѣялъ, а я… Бросьте-ка вы это все, да опять ладкомъ…

— Позвольте… Какое вы имѣете право меня учить! воскликнула Глафира Семеновна. — Вотъ еще какой второй мужъ выискался!

Глафира Семеновна сѣла на дворѣ гостинницы за столикомъ и спросила себѣ мороженнаго. Сѣли и Николай Ивановичь съ Конуринымъ и потребовали сифонъ сельтерской воды. Всѣ молчали. Наконецъ Николай Ивановичъ началъ:

— Я не препятствую насчетъ какого-нибудь театра, но зачѣмъ-же тебѣ одной-то ѣхать? И мы съ тобой вмѣстѣ поѣдемъ.

Глафира Семеновна не отвѣчала. Наскоро съѣвъ свое мороженное, она быстро сама разсчиталась съ гарсономъ и вышла на улицу. Мужъ и Конуринъ не отставали отъ нея. У воротъ она вскочила въ извощичью коляску и стала говорить извощику:

— Театръ у консертъ… Алле…

Извощикъ спрашивалъ, въ какой театръ.

— Сет егаль. Алле… Алле плю витъ.

Вскочили въ коляску и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ.

— Напрасно ѣдете со мной. Все равно, вѣдь въ театрѣ мы будемъ — вы сами по себѣ, а я сама по себѣ,- сказала она имъ. — Буду гулять по корридорамъ одна и авось тоже найдется какой-нибудь кавалеръ, съ которымъ можно знакомство завести.

— Да уймитесь, барынька, переложите гнѣвъ на милость… — сказалъ Конуринъ.

— Ага! Вамъ непріятно теперь. А каково было мнѣ, когда вы за столомъ такъ и вонзились глазами въ вертячку и начали съ ней бражничать! воскликнула Глафира Семеновна.

Путь былъ длинный. Извощикъ долго везъ ихъ то по темнымъ переулкамъ, то по плохо освѣщеннымъ улицамъ, выѣзжалъ на мрачныя площади, снова въѣзжалъ въ узенькіе переулки и наконецъ остановился около блещущаго двумя электрическими фонарями небольшаго зданія. Большая транспарантная вывѣска гласила: "Orfeo di Roma".

Все еще не угомонившаяся Глафира Семеновна выскочила изъ коляски и, подбѣжавъ къ кассѣ, взяла себѣ билетъ на мѣсто. Мужъ и Конуринъ взяли также билеты. Мужъ предложилъ ей было руку, чтобы войти съ ней вмѣстѣ, но она хлопнула его по рукѣ, одна прошла по корридору и вошла въ зрительную залу.

"Orfeo di Roma", куда извощикъ привезъ Ивановыхъ и Конуркна, былъ не театръ, а просто кафе-концертъ.