— Да это вовсе не театръ, сказалъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой. — Какой-же это театръ! Это кафе-шантанъ.

— Тѣмъ лучше… отвѣчала Глафира Семеновна, отыскала порожній столикъ и подсѣла къ нему.

— Такъ-то оно такъ! продолжалъ Николай. Ивановичъ, усаживаясь противъ жены, — но сидѣть здѣсь замужней-то женщинѣ, пожалуй, даже и неловко. Смотри, какого сорта дамы вокругъ.

— Да я вовсе и не желаю, чтобы меня считали теперь за замужнюю.

— Ахъ, Глаша, что ты говоришь!

— Пожалуйста не отравляй мнѣ сегодняшній вечеръ. А что насчетъ вонъ этихъ накрашенныхъ дамъ, то можешь къ нимъ даже подойти и бражничать, я вовсе препятствовать не буду, только ужъ не смѣй и мнѣ препятствовать.

— Да что ты, Глаша, опомнись.

— Давно опомнилась, отвѣчала Глафира Семеновна, отвернулась отъ мужа и стала смотрѣть на сцену, на которой красивый, смуглый акробатъ въ трико тѣльнаго цвѣта выдѣлывалъ разныя замысловатыя штуки на трапеціи.

Къ Ивановымъ и Конурину подошелъ слуга въ черной курткѣ и бѣломъ передникѣ до щиколокъ ногъ и предложилъ, не желаютъ-ли они чего.

— Хочешь чего-нибудь выпить? робко спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Даже непремѣнно… отвѣчала она, не оборачиваясь къ мужу, и отдала приказъ слугѣ: — Апорте шампань…

— Асти, Асти… заговорилъ Конуринъ слугѣ.

— Это еще что за Асти такое?

— А вотъ что мы давеча за обѣдомъ пили. Отличное шампанское.

— Не слѣдовало-бы васъ по настоящему тѣшить, не стоите вы этого, ну, да ужъ заказывайте, сдалась Глафира Семеновна.

— Асти, Асти, де бутель! крикнулъ радостно Николай Ивановичъ слугѣ, показывая ему два пальца, и обратясь къ женѣ, заискивающимъ тономъ шепнулъ:- ну, вотъ и спасибо, спасибо, что переложила гнѣвъ на милость.

Жена, попрежнему, сидѣла отвернувшись отъ него.

XLIII

Посѣтители кафе-шантана вели себя сначала чинно и сдержанно, накрашенныя кокотки въ до нельзя вычурныхъ шляпкахъ и перьями, птицами и цѣлымъ огородомъ цвѣтовъ, только пострѣливали глазами на мужчинъ, сидѣли за столиками въ одиночку или по-парно съ подругами, потягивая лимонадъ изъ высокихъ и узенькихъ стакановъ, но когда мужская публика разгорячила себя абсентомъ и другими ликерами, онѣ стали уже подсаживаться къ мужчинамъ. Дѣлалось шумно. Мужчины начали подпѣвать исполнителямъ и исполнительницамъ шансонетокъ, похлопывать въ тактъ въ ладоши, стучатъ въ полъ палками и зонтиками. Не отставали отъ нихъ и кокотки, поминутно взвизгивая отъ черезъ-чуръ осязательныхъ любезностей. Кто-то изъ публики вертѣлъ свою шляпу на палкѣ, подражая жонглеру на сценѣ. Это-то подъигрывалъ оркестру на губной гармоніи, гдѣ-то перекидывались кусочками пробокъ отъ бутылокъ и апельсинными корками. Конуринъ и Николай Ивановичъ съ любопытствомъ посматривали по сторонамъ и улыбались.

— Ахъ, быкъ ихъ забодай! Да не начнется-ли и здѣсь такое-же швыряніе другъ въ друга, какое было въ Ниццѣ на бульварѣ? — сказалъ Конуринъ. — Тогда вѣдь надо и намъ апельсинными корками запастись, чтобы отбрасываться. Эй, какъ тебя, гарсонъ! Ботега! Пятокъ апельсиновъ!

— Не надо. — Ничего не надо! строго крикнула на него, раскраснѣвшаяся отъ шипучаго Асти, Глафира Семеновна и взялась за бутылку, чтобъ подлить себѣ еще въ стаканъ.

— Глаша! Ты ужъ, кажется, много пьешь, замѣтилъ ей Николай Ивановичъ.