— Глаша! Ты ужъ, кажется, много пьешь, замѣтилъ ей Николай Ивановичъ. — Головка можетъ заболѣть.

— Наплевать. Это на зло вамъ, отрѣзала та и выпила свой стаканъ до дна. — А что, довольны вы въ какое васъ заведеніе завезла я? съ злорадствомъ спрашивала она мужа.

— Да вовсе и не ты завезла, а извощикъ. Только не пей, пожалуйста, много.

— Ничего. Пусть пьетъ. Насъ двое. Справимся и съ хмельной, довеземъ какъ-нибудь, сказалъ Конуринъ. — Дай ей развеселиться-то хорошенько. Видишь, бабеночка отъ здѣшнихъ римскихъ развалинъ сомлѣла. Да и сомлѣешь. Цѣлый день развалины, да развалины…

— Вовсе я не отъ развалинъ сомлѣла, а отъ вашей поведенціи. Ну, и моя такая-же поведенція сегодня будетъ. Вонъ рядомъ, за столикомъ, интересный итальянчикъ сидитъ. Сейчасъ протяну ему свой бокалъ и чокнусь съ нимъ.

— Только посмѣй! — строго сказалъ Николай Ивановичъ.

— Отчего-же не посмѣть? Вы-же давеча за обѣдомъ чокались съ вертячкой. Здѣсь, заграницей равноправность женщинъ и никто не смѣетъ мнѣ препятствовать, — блажила Глафира Семеновна. — Чего вы около меня-то торчите? Идите, подсаживайтесь къ какой-нибудь накрашенной.

— Ой, не то, Глаша, запоешь, ежели подсядемъ!

— А вы думаете заплачу? Вовсе не заплачу.

На столъ ихъ упалъ кусокъ апельсинной корки, брошенной кѣмъ-то. Она взяла его и въ свою очередь бросила въ публику. Прилетѣлъ и второй кусокъ. Глафиру Семеновну, по ея эксцентричной парижской шляпкѣ, очевидно, кто-то уже принималъ за кокотку.

— Не пора-ли домой? — съ безпокойствомъ освѣдомился Николай Ивановичъ у жены.

— Если для васъ пора, то можете уѣзжать, а для меня еще рано.

А на сценѣ, между тѣмъ, безпрерывно шло представленіе. Пѣніе чередовалось съ гимнастическими упражненіями акробатовъ. Вотъ натянули тоненькій проволочный канатъ на сценѣ. Появилась акробатка въ пунцовомъ трико. Публика неистово заапплодировала. Глафира Семеновна взглянула на акробатку, вся вспыхнула и прошептала:

— Ахъ, дрянь… Такъ вотъ она кто!

Взглянули и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ на акробатку и узнали въ ней ту самую черноокую красавицу, съ которой они такъ пріятно провели время за обѣденнымъ столомъ и послѣ обѣда. Лицо Конурина подернулось масляной улыбкой и онъ толкнулъ Николая Ивановича подъ столомъ ногой.

— Не узнаете развѣ свою пріятельницу? — спросила ихъ съ злорадствомъ Глафира Семеновна. — Апплодируйте-же ей, апплодируйте… Вотъ какая она артистка… Канатная плясунья.

— Оказія! — крутилъ головой Конуринъ, улыбаясь. — Въ первый разъ въ жизни пришлось съ акробаткой бражничать. Въ трикѣ-то какая она изъ себя… Совсѣмъ не такая, какъ давеча за столомъ. Ахъ, муха ее заклюй! Акробатка…

Акробатка, между тѣмъ, исполняла различныя замысловатыя эволюціи: ходила по канату съ шестомъ, потомъ безъ шеста, ложилась на канатъ, вставала на голову. Николай Ивановичъ, не смѣя при женѣ прямо смотрѣть на акробатку, косился только на нее и млѣлъ. Глафира Семеновна фыркала и говорила:

— Вотъ какую хорошую компанію вы себѣ давеча нашли. Любуйтесь. Впрочемъ, вамъ, мужчинамъ, чѣмъ хуже, тѣмъ лучше.

— Да кто-жъ ее зналъ-то, что акробатка? Я думалъ, что изъ какого другаго сословія, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Сидитъ съ нами за однимъ столомъ, живетъ съ нами въ одной гостинницѣ…

— Какъ? Она даже и въ одной гостинницѣ съ нами живетъ? воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, батюшка, тогда за тобой нужно и дома слѣдить, а то она какъ разъ тебя и къ себѣ заманитъ.

— Да вѣдь ты-же сказала, что равноправность…

— Молчать!

Акробатка кончила свой номеръ при громкихъ рукоплесканіяхъ и, пославъ публикѣ летучій поцѣлуй, убѣжала за кулисы.