Дебрен побежал быстрее. Надежда, которую он уже совсем было похоронил, внезапно воскресла, а вместе с надеждой вернулся дикий страх, придавший ногам крылья. Он мчался, перепрыгивая через растущие по краю долины елочки и запросто ломая те, через которые перескочить не сумел.

Потом он не мог понять, каким чудом не свалился в пропасть, ни разу не посмотрев себе под ноги.

Впрочем, около моста творилось такое, что смотреть под ноги было некогда. Возле перекосившейся телеги, стоящей уже на северном берегу, пятился стрелок, отгоняя длинным кордом прыгающего вокруг него попугая. Посреди моста ковыляла Ленда, крутя в руках топор, и, словно так и надо, явно намеревалась выковыривать обухом очередные камни из уже слегка выщербленного пролета. А на севере, под крутым склоном Осыпанца…

Они появились неожиданно — вероятно, из-за того, что ветер вдруг стих и перестал засыпать тракт тучами снежной пыли. Телеги здесь скорее всего были ни при чем. Правда, их там было несколько, но темп движения колонны определяли гораздо более многочисленные пехотинцы — бурая толпа, утыканная остриями кос, вил и веерами цепов.

Не меньше полусотни. А скорее — сотня.

Дебрен притормозил. У него уже не было палочки, и он не прихватил кудабейку, но это не имело значения, потому что такую уйму народа не задержало бы и все имевшееся в трактире оружие. Требовалось как можно быстрее что-то придумать.

У него не было даже намека на идею — ни гениальную, ни самую идиотскую. Он все еще находился далеко. Понемногу начинал терять силы, а в возбужденной толпе принялась отчаянно вопить первая вдова — или потерявшая сына мать.

Ленда, ни на кого не обращая внимания, осторожно опустилась на колени, подняла топор, саданула обухом по камням. Только теперь Дебрен понял, почему она делала это так: ударяя стоя, она сломала бы длинный, выдающийся вперед язык Збрхлова оружия, который позволяет использовать бердыш в качестве пики.

Глупо — но именно в тот момент он отчетливо понял: такой человек не должен умирать.

Толпа на северном берегу шумела, волновалась, но еще не вывалилась на мост. Кровь, трупы, отползающий в кусты раненый, убийца, нечеловеческая в своем спокойствии и бессмысленности поведения, — все это впечатляло. Голосили несколько женщин, две дворняги облаивали с безопасного расстояния Ленду, но больше ничего. Крестьяне бурно совещались.

Дроп без успехов, но и без поражений удерживал южный фронт. Арбалетчику не удалось достать его мечом, однако и арбалета он не сумел зарядить.

Дебрен бежал. Спотыкаясь, один раз даже упав. Слишком медленный и отчаянно бессильный. Но он был уже близко, и его увидели. А что еще хуже — узнали.

— Чародей! — рявкнул над головами толпы единственный конник. Дебрен его тоже узнал. Топорник — тот, который в ночном бою пнул Петунку и, выполняя приказ, побежал собирать мужиков, — Стреляйте, кумовья! Иначе он нас заколдует!

Опасность, грозившая Ленде, увеличилась: за четверть бусинки толпа выплюнула из себя с полдюжины лучников, и к южному берегу понеслись первые стрелы. Не говоря уже о том, что мост возводили в самом узком месте реки, долина имела в ширину более ста шагов. Дебрен еще не достиг высоты моста, да и бежал поперек, то и дело заслоняемый деревьями, поэтому лучники мало чего добились, однако в свисте пролетающих поверху и звенящих по камням стрел явно слышался хохоток костлявой с косой.

К Ленде лучники и пращники были гораздо ближе, да она и не шевелилась. Удивленные увиденным мужики до сих пор не стреляли в нее, но теперь, когда уже начали…

Дебрен принял решение мгновенно. Оно пришло легко, как любое единственное. Он остановился, растопырил пальцы и послал по две очереди светящихся шариков из каждой руки. На третью очередь мощности не хватило, поэтому над глубоким ущельем разминулись со стрелами и камнями лишь два десятка разноцветных огоньков.