И где бы ни была она целый день, куда бы ни ходила, какие бы дела ни делала — вечером она непременно снова придет сюда… Григорию стало нечем дышать — так огромно было его счастье.
Бабушка Софья, убрав со стола, сидела, сложив руки, и следила за ним острыми, внимательными глазами. Она ждала.
Григорий подошел и сел против нее к столу.
— Бабушка, я решил жениться. Что ты скажешь на это?
У бабушки дрогнула нижняя губа, как перед плачем, но лицо осветилось радостью.
— Давно бы… Давно бы пора. Я уж и ждать перестала. Неужто, думаешь, легко на тебя глядеть, на бобыля?
Бабушка утерлась концом фартука и подняла на него влажные, сразу подобревшие глаза.
— Кого же?.. — спросила она, а в голосе ее слышалось: «Разглядел ли на этот раз, что за человек она? Не станется ли, как уже было?»
— Нет, бабушка, не бойся. Это совсем другой человек. Я с первого дня знаю ее, как тут живу. Это, бабушка, Женя Каштанова.
Бабушка глядела, словно не понимая, что он сказал.
— Да, да, Женя Каштанова! — торжествуя, повторил он. — Нашего директора дочь, бабушка.
У бабушки потемнело лицо.
— Что с тобой? Она тебе не нравится?
— Да пойдет ли? Барышня ведь она. И — слышала я — за Пожарова ее хотят.
— Мало ли что хотят. А она за меня хочет.
Но бабушка, сдвинув брови, покачала головой.
— А как с ним-то… с Каштановым-то ладить будешь? И сейчас друг друга на дух не принимаете.
— А мне не с ним жить, бабушка.
Долго горел огонь в эту ночь в доме Арсеньевых. Григорий думал и передумывал, как и где будут они жить с Женей. Если останется здесь — хорошо. А если не понравится — придется искать квартиру…
А бабушка Софья все тихонько сетовала:
— Мало ли девок в совхозе? И хорошие есть, и работящие. Так вот нет — Каштанову ему нужно. Уж и не молоденький, а разуму все нет.
Вдруг у бабушки Софьи появилась надежда:
— Гриша… А Гриш!
— Что, бабушка?
— А отдаст ее за тебя директор-то?
— А я и спрашивать не буду.
— Так, значит, не говорил с ним? Ну, тогда все это пока еще вилами на воде писано.
— Как это — вилами на воде? Мы с Женей решили. Чего ж еще? Сейчас не старое время, бабушка, чтобы жить по приказу отца.
— Так-то оно так, а все-таки — отец.
Бабушка немного успокоилась. Зато начал волноваться Григорий. Как это он так скоро и так просто все решил? Каштанов Жене действительно «все-таки отец». Как можно так полагаться на ее слово? Ей за него дома надо будет выдержать большую борьбу — выдержит ли? У Каштанова характер жесткий. А там еще и мать…
Григорию стало тяжело и тревожно. Все закачалось, заколебалось. Счастье, которое, казалось, уже вошло в его дом, вдруг обернулось миражем. Хоть бы утро скорее, чтобы увидеться с Женей и убедиться, что она по-прежнему любит и ждет, решение ее не изменилось.
«Да, надо как-то ладить с этим человеком, — внушал себе Григорий. — Надо помягче. Да и что мы за враги такие? Из-за чего нам враждовать? Кривая у него душа, это верно. Но ведь можно и по-хорошему объясниться, не обязательно с бранью! Я ведь тоже бываю не совсем прав… Спорю, требую. А он не привык».
И Григорий дал себе слово наладить отношения с Каштановым. Ну, если и слукавит иногда человек… Что ж! Все не святые.
Так он решил ночью. Это решение его успокоило — все будет мирно, все будет хорошо. Можно же иногда чем-то поступиться — ну, хотя бы ради Жени. Ради его и ее счастья. |