Платов действительно уехал в Москву, и это привело к массовому «заболеванию» всех других казачьих генералов, которые не хотели воевать без своего атамана. Для генералов регулярной армии такой бойкот мог закончиться военным судом, но только не для казачьих военачальников. Казаки вели себя столь независимо, что Ермолов в письме Платову вынужден был потребовать, чтобы подчиненный Платову генерал ответил за слова, приведенные в его рапорте: «Просил я узнать от генерала Краснова, называющего русских чуждыми, с которого времени почитает он войско Донское союзным, а не подданным российского императора» Михайловский-Данилевский писал о том же: «Атаман Платов всех восстановил против себя и против казаков, во-первых, распутным своим поведением, например, он был мертво пьян в оба дня Бородинского сражения, что заставило между прочим Кутузова, 24 августа, во время дела, сказать при мне, что он в первый раз во время большого сражения видит полного генерала без чувств пьяного. Вторая причина, по которой казаки потеряли свою славу, состоит в том, что они в сию войну старались действовать отдельно от армии, как будто в намерении устранить себя от регулярных войск и как будто бы они служили другому государю и другому отечеству. Сверх того, они ужасно грабили; меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами. Когда армия была на Тульской дороге, то команда, посланная для отыскания беглецов, настигла восемьдесят грабивших казаков, которых нельзя однако же бьшо поймать, потому что они пиками и саблями пробились сквозь команду. Недолго спустя после оставления Москвы большое число казачьих начальников рапортовались больными, что князя Кутузова вынудило написать к Платову письмо, в коем он, спрашивая о причине, подавшей к тому повод, говорил, что он доведет обстоятельство сие до высочайшего сведения и в то же время для прекращения сего употребит ту власть, которая званию его была представлена. Платова и Барклая де Толли почитали в армии тогда главными виновниками бедствий России»13.

Кажется, что в таком поведении казаков прослеживается их особая, отличная от русской, ментальность, в основе которой лежала неистребимая идея казачьей вольности. Несмотря на все многовековые попытки власти уравнять казаков с общей массой подданных, казаки чувствовали свою «особость», отличие от русского народа. Собственно, они и были всегда особым народом. Это отражается в литературе о казаках, в том числе и современной: «В суровое для России время донские казаки пришли ей (1России. — Е. А.) на помощь»14. Так пишут, когда считают донцов особым народом.

Следом за русской армией по всем трем дорогам неотступно шла французская армия, привычная к тяжелым походам. Правда, такое плотное движение за русскими корпусами вело к массе неудобств для французов. Как уже сказано, если русские квартирмейстеры могли заранее найти удобное место для лагеря, то французский авангард с наступлением темноты останавливался там, где натыкался на русский арьергард, — обычно в малопригодных для бивака местах, подчас без воды. От таких ночевок особенно страдала кавалерия, больше других нуждавшаяся в водопое15. Но все-таки авангарду было лучше, чем идущим следом войскам. «Авангард еще кормился, а остальная часть армии умирала от голода», — писал Коленкур.