— Но почему вы… — Видно было, что обескураженный Иван Варфоломеевич начинает сердиться, вернее, нервничать. — Почему сердце твоё болит за меня, а не радуется?! Говорите прямо! — прикрикнул он. — Что вы от меня таите? Оба! Будто вы что-то задумали! Неужели вы полагаете, что иностранному агенту разрешили вернуться только потому, что он мой сын? Что попросту пожалели меня? Да?

— Ты сначала успокойся, — ласково, но настойчиво попросил Илларион Венедиктович. — Мы собрались, чтобы побеседовать неторопливо, обстоятельно, откровенно, как и подобает старым друзьям, и всесторонне обсудить важные для всех нас вопросы. А ты, извини, сразу и распетушился. История с твоим сыном, конечно, и необычная, и удивительная, но мало ли чего в нашей жизни не бывает!

— Вот именно, вот именно… — пробурчал несколько успокоившийся Иван Варфоломеевич, но тут же вскочил. — Я верю, слышите вы, оба! Верю, что родина благотворно воздействует на Серёженьку! Не может быть, слышите вы, оба, не может быть, чтобы из его души вытравили всё русское, всё, всё, если хотите, советское! Пусть он попал туда несмышлёным мальчуганчиком, пусть из него пытались воспитать фашиста, но когда он поживёт у нас, поживёт со мной, наконец, с вами, старые ворчуны, пообщается… Ведь кровь-то у него моя и его матери. Ну, а как бы вы на моем месте поступили? Отказали бы ему, да? Дескать, хоть ты и мой сын, но…

— Такой, прости, маразматической глупости нам и в головы прийти не могло! — не перебил, а прямо-таки обрезал друга Гордей Васильевич. — Ты всё сделал абсолютно правильно. Но мы тебе, Иванушка, и слова толком сказать не успели, а ты нас уже вовсю обвиняешь, да ещё неизвестно, в чем!

— Так говорите! А не играйте в молчанку!

Гордей Васильевич, тяжко и громко вздохнув, переглянулся с насупившимся Илларионом Венедиктовичем и неторопливо, подчеркнуто неторопливо, сдерживая себя, и всё-таки с очень сильным волнением начал:

— Болеем мы за тебя, Иванушка, серьёзно, особенно я. Вопрос о твоем сыне, как о бывшем иностранном агенте, нас не касается. Для этого есть соответствующие организации. Им прошлое Сержа…

— Се-рё-жи!!!

— Прости, Серёжи. Так вот, его прошлое достаточно известно, а мы…

— Да он и сам ничего скрывать не собирается! Если бы вы, особенно ты, Гордей, видел, как он медленно опустился на колени… Впрочем, я не намерен вас уговаривать. В конце концов вы просто обязаны поддержать меня! Сегодня вы, слышите вы, оба у меня в гостях! У нас с Серёженькой в гостях! — совсем нервно крикнул Иван Варфоломеевич. — И только попробуйте отказаться!

— Благодарим за приглашение, обязательно будем, — негромко и мягко сказал Илларион Венедиктович. — Только никак не возьму в толк: чего ты действительно петушишься?

— Неужели вы не понимаете, что своим недоверием к моему сыну вы до глубины души оскорбляете не только его, но и меня?!

— Балда ты после этого, прости, — громко, но почти ласково проговорил Гордей Васильевич. — Честное слово, обыкновенная балда.

— А вы кто?

— А мы верные друзья балды, — весело ответил Илларион Венедиктович и сразу серьёзно продолжил: — Шутки шутками, но какие мы, извини, к черту, друзья, если не способны быть откровенными до конца и не обижаться, учти, на эту откровенность! Будь любезен беседовать с нами без петушения. Пойми, мы всей душой разделяем твои радости — и научную, и отцовскую тем более.

— Мы не видели тебя таким счастливым никогда, — поддержал Гордей Васильевич. — Но и таким петушиным мы вообще тебя не могли представить.