Но что станет с бедным Катоном, что они сделают с ним? Отпустят ли они его, если получат деньги? Или, скорей всего, убьют? С отчаянием Генри понял, что уже рассуждал на эту тему. Никакие его расчеты и никакие действия не способны, как ни крути, повлиять на судьбу Катона. Хотя разве не для того он вошел в контакт с этим чудовищным механизмом? Попросту сам сунулся в ловушку. И, вспоминая освещенный фонарем профиль смазливого парня, Генри чувствовал отвратительную злость на Катона за то, что тот так глупо позволил себе стать жертвой этого гнусного крысеныша, несомненно, раба других крыс. Да, он в самой обыкновенной ловушке, говорил себе Генри, убаюкивая горячую пульсирующую боль в рассеченной ладони. Он отнесет им деньги, придется отнести. Но где уверенность, что они удовольствуются этим? Они захотят больше, в конце концов они захотят получить все, все, что есть у него, что есть у матери. И он отдаст все просто, просто, просто потому, что боится.

Тьма была кромешная. Глаза Катона так и не привыкли к ней. Скорей она наполнила, пропитала их собой, чтобы он наконец разуверился в свете. Двигаясь в темноте, он держал их открытыми более по привычке, нежели полагаясь на помощь зрения. Однако остальные чувства обострились, и теперь он довольно хорошо представлял обстановку. Он подолгу вслушивался в тишину и дважды вновь слышал странные голоса, приглушенный разговор за закрытыми дверями нескольких комнат. Ему по-прежнему казалось, хотя он не мог разобрать ни единого слова, что голоса говорили на каком-то чужом языке. Иных звуков не было, кроме очень слабого гула или сотрясения, которое он определил как шум подземки, и даже еще более слабый шум, который он различил, когда слух обострился в темноте. Что-то вроде далекого скрежета, как при рьггье земли. Бульдозер, работающий где-то очень далеко?

Катон потерял счет времени. Раз он прилег на кровать и укрылся одеялом, подумав, что лучше будет отдохнуть, поскольку ничего нельзя поделать, и не подозревал, что способен уснуть. Однако уснул и теперь не знал, проспал он несколько минут или несколько часов. И потом снова уснул, возможно, из-за действия наркотиков или кошмарной кромешной тьмы, от которой, казалось, мутился разум и терялось ощущение себя. Прежде он и не представлял, насколько связаны чувства и мысль. От непрерывного пребывания в темноте в голове все странно плыло, и приходилось прикладывать усилие, чтобы не дать простейшей мысли соскользнуть в галлюцинацию. Не сказать чтобы он сходил с ума, больше это походило на то, будто щупальца мыслей, которые теперь не были собраны в единый клубок, мягко расходились в стороны, тихо уплывали во тьму, в невидимую дымку колеблющихся и тающих связей.

Почувствовав странную близость подобного распада сознания, Катон призвал на помощь всю силу воли, чтобы остановить процесс. Ему никогда еще не доводилось по-настоящему проверять свою волю по столь конкретному поводу. И это оказалось действенным, до некоторой степени. Он обнаружил, что чувство осязания стало для него важным спасительным средством. Он вновь и вновь ощупывал втемноте помещение: стены сверху донизу, потом пол. Узилище казалось непроницаемо гладким, словно высеченным в скале и отшлифованным. Единственным изъяном или местом, представлявшим интерес, и пальцы Катона задержались на нем, были металлические трубы в туалете, которые чуть больше выдавались вперед, чем показалось, когда он нащупал их в первый раз. Труба выходила из гладкой, без щелей стены, чуть дальше раздваивалась, одна ее часть шла резко вниз и обрывалась у самого пола. Другая на некотором расстоянии от стены поворачивала вверх и дальше была перекручена и отломана. Ощупывая пальцами этот перекрученный отрезок длиной в ладонь, Катон сообразил, что его можно использовать. Он не думал, что кусок трубы сгодится в качестве оружия. У него вообще не было ясного представления, что с ним делать, но не мешало бы его иметь в своем распоряжении.