Он не должен сдаваться, надо что-то предпринимать и пытаться спастись. Долг солдата, взятого в плен, пытаться бежать. Но это казалось таким безнадежным. Если он действительно в бомбоубежище, то труба, по которой он собирался стучать, никуда не вела, ни в соседний дом, ни в какое другое спасительное место. Он постарается открутить свое «орудие», просто чтобы не сидеть сложа руки. Но у него не было ни плана, ни шанса на освобождение, он был надежно схоронен под землей. Никто не хватится его, не бросится искать. Отец огорчится, что он пропал, но из гордости никогда не станет искать его, сочтя, что он вновь сбежал к своим «религиозным друзьям». Колетта будет тревожиться, но сделать ничего не сможет. А Генри? Пойдет ли после того письма в полицию? Нет. Поддастся ли на запугивание? Несомненно. Если бы он только не писал того письма, думал Катон, лежа во тьме. Позорно, ужасно, что он это сделал. Больше не стану ничего писать для этих людей. И того письма не написал бы, не будь в полубессознательном состоянии. Нельзя позволять им накачивать меня наркотиками.

Какое-то время (несколько часов?) назад Красавчик Джо принес еду. Он зашел лишь на секунду, поставил еду на стол и исчез, сверкнув фонарем. Вид у него был возбужденный, напряженный, нервный и не то злой, не то напуганный. Катон напрасно пытался разрешить эту загадку. Он ощупал принесенное: вода в картонном стаканчике, два ломтика хлеба и разваливающаяся рыба (сардина) на клочке бумаги. Он был очень голоден. Решил, что если в еду добавили наркотик, то в рыбу. Съел хлеб, выпил воду и с сожалением выбросил рыбу в ведро. Теперь он чувствовал себя слабым, голодным, но голова была ясная. Но какая ему польза от того, будет ли он способен соображать? Или в самом деле воображает, что, даже если хватит физических сил, он осмелится проскочить дверь, чтобы попасть в другие помещения, где его убьют, как убегающую крысу?

Глаза еще горели от яркого света, мелькнувшего, когда входил Джо и он лежал во тьме, а перед ним проплывало увиденное. Вновь и вновь четко виделись зеленая стена, имена времен войны на ней и спокойно ползающие здоровенные рыжеватые тараканы. Виделась Колетта в джинсовом комбинезоне и сад в Пеннвуде. Мать, ее далекий образ, составленный из полузабытых теперь воспоминаний. Виделся отец Милсом, служащий обедню, и испанское распятие в квартире Брендана. Казалось, ему даже виделась, как огромный черный горб, собственная смерть, и страх ее снова вернулся к нему, принеся с собой тоску, схожую со скулящим горьким детским ужасом. Он представил себе лик Христа и спросил себя, способен ли он молиться. И с губ сорвались странные слова: «Господи Иисусе, кто бы Ты ни был, если Тебе нравится называться этим именем, с этим именем на устах взываю к Тебе…»

Катон спал и проснулся. Вокруг разливался бледный свет, а стены со всеми их надписями тонули в темно-серой тени. Под столом горела свеча. Он сел на кровати, оперся на подушку.

Красавчик Джо, как прежде, неподвижно сидел на столе и пристально глядел на него. На нем были джинсы и рубашка с закатанными рукавами.

Катона замутило от страха. Телом — но еще не разумом — он начал понимать, что каждое появление Джо приближает его к тому черному горбу. Джо выглядел изменившимся. Катон вспомнил: нужно притворяться, что он еще под воздействием наркотиков. Собственно, он чувствовал такую слабость, что не требовалось притворяться. Он сказал:

— У меня такое странное состояние.

Красавчик Джо продолжал пристально смотреть на него.

— Джо, Джо, поговори со мной… О господи, какой кошмар!..

Джо слез со стола и подошел к нему, загораживая свет, его тень упала на Катона. Катон съежился. Джо присел на край кровати.

— Не надо было вам брать его.

— Брать что?

— Револьвер. Вы украли его. Бросили в реку. С этого все началось. Это свело меня с ума. Я не мог простить вам этого.