Наконец Лэрри ЛаСейл поднял глаза и вышел на середину зала, давая нам знать, что хочет, чтобы мы к нему спустились. Он встретил нас на вступительных аккордах негромкой музыки и объявил: «Нас ждет чудо».

Расцветая в улыбке, он вывел нас наружу из здания муниципалитета, и мы спустились вниз по ступенькам парадного входа.

Он выстроил нас всех в ряд, и мы начали свой дикий танец, петляя через Монументальную Площадь среди статуй генералов и орудий времен Гражданской Войны, окруживших большой фонтан. Лэрри ЛаСейл возглавил колонну. Николь шла следом, ее руки были на его губах, а мои на ее. Мы смеялись и кричали, а затем остановились у фонтана, чтобы попить и ополоснуть наши лица, затем мы пересекли перекресток Майн- и Вест-Стрит, и продолжили наше шествие по Механик-Стрит, иногда рассыпаясь от смеха, словно все были пьяны, при этом не приняв ни капли ликера.

Вдруг Николь прошептала: «Останься со мной».

И мы продолжили наше шествие по темным улицам, волнение толчком пробежало через мое тело, и я, наконец, посмотрел на нее и сказал: «Я никогда тебя не брошу», — словно мы жили в любовной сцене, сошедшей с экрана в «Плимуте».

Наконец, большое удивление нашло свою разгадку, когда Лэрри повел нас по Третьей Стрит, и мы остановились у Врик-Центра. Он поклонился перед нами, извлек из кармана ключ, вставил его в замок и открыл дверь.

«Voila», — сказал он, зазывая нас внутрь. И затем он сказал нам, что договорился с Генри Русье, со старым уволенным швейцаром, чтобы тот подмел и помыл Центр к этому вечеру. Когда Лэрри включил свет, то мы увидели стол для игры в пинг-понг, ракетки и белые шарики на нем, другой стол с банками содовой и коробками леденцов, плиток шоколада не было, так как в военное время его продажа была ограничена, но леденцы все равно были. Лэрри положил пластинку на диск граммофона, и старая песня заполнила холл, как и в захватывающие дни Врик-Центра перед войной, когда проводились турниры по настольному теннису и музыкальное представление «За безумием и мечтой».

«И миллионы лет не встречу я такой, как ты…»

Мы играли в настольный теннис, не ведя счет, просто взад и вперед гоняя шарик, иногда пытаясь делать неправильные подачи. Лэрри закатал рукава своей рубашки, сняв медали и колодки, которые он назвал «боевыми яйцами». Мы проводили игру за игрой, в то время как Николь сменяла пластинку за пластинкой и о чем-то хихикала с Мэри ЛаКруа.

Вечер стал ночью, и Джой ЛеБланк вместе с Луисом Арабелем пожелали всем спокойной ночи, а затем удалилась Мэри и все остальные. Наконец, остались только Лэрри, Николь и я. Он обнял нас обоих.

— Мой любимый чемпион и моя любимая танцовщица, — сказал он. — Найди «Танцуя в темноте», — сказал он Николь.

Когда она вышла, чтобы найти эту пластинку, Лэрри положил руку мне на плечо:

— Поздно, пора домой, Френсис, — сказал он. — Ты выглядишь утомленными… день был длинным.

Но для меня этот день еще не закончился.

— Я не прочь оставаться, — сказал я.

— У нас с Николь будет последний танец, — сказал он. — Только она и я. Это важно, Френсис.

Меня мучил вопрос, многое ли он значил для нее. То, что он нашел способ сделать из нее звезду? Может, он хотел, чтобы она развлекала бойцов на фронте? Для Лэрри ЛаСейла не было ничего невозможного. Его лицо было полно страсти, а его глаза сияли от волнения.

— Ты лучше бы пошел, хорошо?

Николь положила пластинку на диск и повернулась к нам, и выжидающе смотрела на Лэрри.

— Я должен идти, — сказал я ей. — Вы с Лэрри остаетесь… на последний танец… — в моих словах звучала ложь, и я понял, что эти слова принадлежали не мне, а Лэрри.