Мой сон взрывается и улетучивается вместе с залпами артиллерии. Внезапно открыв глаза, я задыхаюсь. На этот раз уже не холод в квартире госпожи Беландер, а теплый пот на моем теле, который через минуту превращается в лед. В тот день я столкнулся в переулке с немецкими солдатами, правильно, но очередь моего автомата уложила их сразу, никакая голова не взрывалась, и никого не перерезало надвое, хотя один из них, падая, крикнул «Мама!». И когда наступило одно из тех жутких затиший, что бывает во время атаки, что еще страшнее, чем разрывы снарядов у тебя под ногами, я взглянул на них и увидел, какими юными они были, мальчиками со щеками, похожими на зрелые яблоки, слишком детскими, чтобы их брить. Как у меня.

— Эй, Френсис, уходим, — вопит Эдди Ричардс, и поспешными перебежками я догоняю его в лесу. Жуткий запах диареи выдает его местонахождение, и мы натыкаемся друг на друга. Вокруг дремучий лес. В нем настолько темно, что мы не видим друг друга. Перекличка проясняет, что остается от нашего взвода, и уже известно, что Джек Смит и Билли О'Браен мертвы, а Генри Джонсон ранен, его грудь разорвана шрапнелью, его несут где-то сзади, и мы больше никогда его не увидим.

На следующий день, граната навсегда лишит меня лица.

Утреннее солнце хлещет меня по векам, и я жмурюсь от яркого дневного света, льющегося через окно. Я пережил еще одну ночь, еще один сон и еще одно воспоминание, хотя больше уже и не знаю, что является сном, а что воспоминанием.

Руки и ноги онемели, и отсыревшее от пота тело начинает гореть, но я вскакиваю с кровати и кашляю, в горле накопилась мокрота.

«Ни на что не обращай внимания», — говорю себе. — «И считай, что это твое благословение. Ты вернулся назад, во Френчтаун, и твое тело функционирует. Тебе есть, где остановиться и исполнить свою миссию. Возможно, в этот день Лэрри ЛаСейл появится на улицах Френчтауна, и ты сможешь свершить то, что намереваешься».

Я говорю себе, что не пойду во Врик-Центр, мне незачем туда идти, как и не было смысла ходить к дому Николь на Шестую Стрит, что только вернуло мне одиночество и сожаление.

И даже если я осознаю тщетность таких визитов, то все равно иду к Врик-Центру в дальний конец Третьей Стрит, согнувшись навстречу бесконечному мартовскому ветру.

И вдруг чья-то рука хватает меня за плечо, останавливает, и у меня в ухе шепчет голос:

— Пуп Земли?

Оборачиваюсь, поднимаю глаза вместе с козырьком кепки «Ред Сокс» и вижу Артура Ривьера, с любопытством разглядывающего меня. Его любопытство смягчается сочувствием.

Я качаю головой, не заслуживая его сочувствия.

— Граната? — спросил он.

Мое молчание служит ему ответом, а он бормочет:

— Хорошо тебя…

Его глаза полны усталости и налиты кровью, и по ним видно, что он меня не узнал — то, чему я так благодарен.

Прежде, чем поступить на военную службу, Артур Ривьер был первой звездой бейсбола у «Френчтаунских Тигров». Он поразительно быстро бегал вокруг базы на соревнованиях, проводимых на поле «Карирс Филд». Помню, когда вместе с другими военнослужащими он приехал в отпуск в униформе цвета хаки с нашивками капрала домой на побывку. Мне хотелось быть таким же, как и они — героем, сражающимся с японцами или немцами, идти в бой на суше или на море, и не мог дождаться возраста, когда смог бы стать с ними в один ряд и идти в тот большой Крестовый Поход за свободу.

Артур Ривьер направляется в «Сент-Джуд-Клаб» и говорит: — Пошли, чем-нибудь тебя угощу…

В этом клубе собирается молодежь Френчтауна, чтобы поиграть в покер или в бильярд, выпить пива или вина, и субботним вечером придти на танцы со своей подружкой после длинной рабочей недели где-нибудь в «Монумент-Комб-Шоп».