Вторым клинком, спрятанным в левой руке, я бью в голову.

Нож хрустит, ломая череп, и входит в мозг. Кость похрустывает – я раскачиваю нож туда-сюда, я забираю жизнь Берна, его воспоминания, надежды, мечты, страсти, радости – забираю и топчу их.

Он закатывает глаза и бьется в конвульсиях. Наконец отпускает рукоять Косалла и падает к моим ногам. Звон прекращается.

Я стою посреди арены с торчащим из меня мечом. Я пытаюсь сделать всего несколько шагов, чтобы умереть подальше от Берна, однако ног у меня уже нет. Не знаю, повинен ли в этом яд или Косалл перерезал мне позвоночник.

Колени подгибаются, и я падаю наземь.

Нет, все же это из-за позвоночника – звон в зубах доказывает, что повреждена кость. Я раскидываю руки, чтобы упасть лицом вверх. Полтора фута клинка Косалла выскакивают из меня от удара о песок.

Пэллес сияет надо мной в вышине – значит, все в порядке.

Мне достаточно того, что в последнюю минуту я буду видеть ее свет.

Коллберг пытался сдержать дрожь, но у него ничего не получалось. Все его тело тряслось и чесалось, а один глаз рефлекторно подергивался.

– Господи, господи, – шептал администратор, – он сумел. Он наконец сделал это.

Кто-то из техников пробормотал:

– Никогда не видел ничего подобного. Это будет самый великий бестселлер после Кастового бунта. Да что я говорю – бестселлер всех времен и народов.

Другой техник, более склонный к размышлениям, пробормотал в ответ, что они получили редкостный шанс видеть гибель Кейна и теперь до самой смерти смогут рассказывать об этом своим детям и внукам.

Как ни странно, только Коллберг про себя молился, чтобы Кейн продержался еще немного.

Однако это было вполне объяснимо: Пэллес по-прежнему сражалась с Ма'элКотом в небесах над Стадионом, и если бы Кейн умер, финал схватки остался бы неведомым.

В динамиках кабины раздался шепот мыслеречи Кейна:

– Теперь я понимаю, что он имел в виду, мой отец, когда сказал мне, что знать врага – уже означает наполовину победить его. Теперь я знаю врага. Это вы.

Коллберг побледнел. Ему показалось, будто Майклсон обращается к нему. Он вытер дрожащей рукой рот и посмотрел на переключатель аварийного переноса. Он мог вытащить Кейна сию секунду, прямо в разгар битвы, и он сделает это, если Кейн хотя бы намеком коснется запретной темы.

Однако мгновением позже Коллберг расслабился. Ну что может сказать Кейн? Блок не позволит ему произнести ничего по-настоящему опасного. Коллберг поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, он пытался найти позу, в которой сможет наблюдать смерть Кейна с безграничным вниманием. Он очень долго ждал этого момента и теперь надеялся выжать из него все возможное.

Шквал молний и огня ударил в ту малую частицу Песни Шамбарайи, которая именовалась телом Пэллес Рил, – ударил и прошел сквозь него, словно сквозь линзу, и, не повредив его, ударил в реку. Рыба издохла, деревья высохли, трава на берегах почернела; выдра со своим выводком погибла в кипящем озерке, а олень упал с берега в воду. Однако вся Сила Ма'элКота нанесла Шамбарайе меньше вреда, чем один-единственный лесной пожар или ранние заморозки в горах.

Пэллес пела Песнь, и Песнь струилась сквозь нее, становясь ею; она пропускала сквозь себя мелодию точно так же, как пропускала удары Ма'элКота.

И Шамбарайя нанесла сквозь ее тело ответный удар – не огнем, не молнией, но силой жизни, которой она служила.

На великолепной коже Ма'элКота вспухли пузырьки, в легких стремительно выросли водоросли. Проказа начала есть его плоть, а крошечные симбионты, жившие в его организме, внезапно стали расти, вызывая нестерпимый зуд в животе и груди. Они наверняка взорвали бы его изнутри – однако Ма'элКот был не менее велик, чем Шамбарайя.