Выполняя поставленные перед ним задачи, он и близко не подходил к Высокобашенному форту. Он лишь заносил в вахтенный журнал статистические данные о нем, которые узнавал из поступавших к нему депеш: атаки и прорывы, взрыв арсенала, капитуляция. Весь эпизод в целом занял не больше половины страницы. Я узнала обо всем этом много времени спустя. А если бы все происходило иначе, если бы он находился там и даже сам поднес бы фитиль к пороху, снесшему все высокие башни, удалось ли бы мне тогда различить на нем пятно позора? Да куда уж мне было. Разве я что-нибудь понимала? И никакой связи между кончиной любви и дикостью происходившего за порогом дома не существовало.

Полное имя генерала кронианцев звучало так: Хеттон Тус Длант, но они дали ему прозвище Уртка Тус, означавшее, как объяснил мне Гурц, нечто вроде Сынок Медведя — он был любимцем этого бога.

Гурц пожелал, чтобы я выучила его язык. Ему хотелось иметь возможность говорить со мной по-крониански, чтобы найти во мне понимание. В моем «ласковом взгляде» — так он истолковал его — он уловил сочувствие и понял, что уже пробудил во мне жалость.

Гурц сам составлял двуязычный учебник для начинающих, с грамматикой и словарем, предназначавшийся для войск сазо. Он подарил мне экземпляр этой тоненькой книжки, а на пустой странице нацарапал посвящение мне и свое имя. Он остался доволен этой книгой и либо не принимал в расчет, либо не сознавал собственных ошибок в употреблении нашего языка. Вероятно, старательно вызубрившие учебник солдаты точь-в-точь повторяли их повсюду в городе.

Каким-то образом я сохранила прежнюю привычку к беспорядочному обучению. Я бралась за занятия с неохотой, в жаркие дни, когда карандаши для рисования становились чересчур липкими. Мне удавалось, как попугаю, запомнить много выражений и еще больше слов; я понимала, что они должны означать, но совершенно не разбиралась в синтаксисе. Произношение давалось мне хорошо, потому что срывавшиеся с их губ слова имели, как мне казалось, такие отчаянно сильные, чуть ли не комические ударения, что мне не составляло труда воспроизводить их.

Его зачастую не бывало дома как днем, так и ночью; его все вызывали в Сирении на бесконечные военные совещания, а может, он просто считал, что должен их посещать. Судя по доходившим до меня обрывкам его реплик, обращенных к слуге, он нередко проводил по три-четыре часа, томясь ожиданием где-нибудь в приемной, или бродил по заросшим дворцовым садам, восхищаясь необычными бабочками и претерпевшими видоизменения растениями, вырвавшимися из оранжереи наружу.

Его слуга, Мельм, упорно держался в стороне от меня. Выработанный им метод обхождения со мной заключался в том, чтобы делать вид, будто меня просто нет. Это удавалось ему так ловко, что мне начинало казаться, будто я исчезаю, стоит мне только остаться одной где-нибудь поблизости от него. Позднее, когда я стала обращаться к нему с приказами или просьбами по-крониански, он выполнял все, но с такой чопорной крысиной мордой, выражавшей отвращение, с таким невидящим крысиным взглядом, что я обычно старалась справиться самостоятельно или обходилась без каких-то вещей.

Живя в этих комнатах, я не оставила привычки спать допоздна. Я редко вставала раньше полудня. Стоило потянуть за веревку колокольчика, как тут же приносили воду для ванны, всегда горячую и безупречно чистую Среди горничных, которых я видела мельком, не оказалось ни одной знакомой мне. По-моему, большинство из них недавно наняли для службы в доме. И я ни разу не встретила ни Лой, ни Мышь — хотя вначале боялась, что мне придется с ними столкнуться.

Каждый день мне подавали завтрак и ужин, но я почти не проявляла интереса ни к тому ни к другому. Аппетит мой не исправился, однако я пристрастилась к сладким и фруктовым напиткам, сокам из цитрусовых или ягод, сливкам с грушами и гвоздикой.

Я заполняла дни своей жизни почти так же, как и прежде: рисовала картинки, играла в храмины или в карточные игры собственного изобретения.