Я заполняла дни своей жизни почти так же, как и прежде: рисовала картинки, играла в храмины или в карточные игры собственного изобретения. Кроме того, я изучала язык Гурца и почитывала книги из тетушкиной библиотеки. Я жила как изнеженный ребенок. Но я уже как-то не умещалась в подобной жизни. Снова и снова на меня находило нечто вроде приступов, необъяснимое беспокойство, своего рода страх, хотя и затруднилась бы сказать, чего боюсь, ведь все людоеды-великаны отступили. Лой запретили со мной общаться, а может, уволили. Боров-медведь заботился обо мне (и даже приносил подарки: то новые карандаши, то браслет, то ленточку) и вовсе не пытался подвергнуть меня каким-либо безумным и почти невероятным извращениям, которые описывали девушки в своих анекдотах на сексуальные темы.

Он спал в одной постели со мной, когда ночевал дома. Но за все время ни разу на меня не посягнул. Кровать моей тетушки-монахини, как ни странно, была широкой. Он крутился с боку на бок на своей половине постели и очень походил на колонну в выстиранной и наглаженной ночной сорочке; он бывал в хорошем настроении, когда уходил, и не будил меня. Когда же нам случалось оказаться в одно и то же время в вертикальном положении, в одежде, он целовал меня в щеку и гладил по голове. Иногда он сажал меня к себе на колени, но всякий раз ненадолго.

— Уж так она молода, — говорил он. — Я знаю, она совсем еще дитя.

Во мне постепенно возникло внутреннее приятие соприкосновений с ним, выражавшееся и внешне. Они ничем не напоминали того, что мне нравилось или утешало меня, они просто были и не несли в себе угрозы, словно не самые удобные кресла или жара перед грозой.

Прохладными вечерами, когда он оставался дома и ему не нужно было работать, он просил, чтобы я надела одно из нарядных платьев (вызволенных с нижнего этажа), и мы отправлялись в открытом экипаже на прогулку; время от времени мы выходили из него, чтобы прогуляться по бульварам или зайти в какой-нибудь парк.

С тех пор как кронианцы ввели комендантский час, город стал превращаться в загадочное место после захода солнца. Поначалу нас каждую минуту останавливали, чтобы проверить документы. Возможно, с течением времени, наши прогулки стали чем-то знакомым и привычным, и впоследствии нас уже очень редко задерживали.

Лишь кронианские солдаты ходили по тем улицам, которые мне доводилось видеть. Однако нам то и дело случалось заметить призрачное существо размером с человека, пробегавшее по какому-нибудь переулку среди кустов. В подобных случаях Гурц проявлял терпимость.

— Просто кавалер, — сказал он однажды, — никак не мог расстаться со своею дамой.

Он впадал в сентиментальность и, просияв лицом, приказывал кучеру подстегнуть или придержать лошадей, чтобы отвлечь его внимание. Гурц ничего не знал наверняка, и нарушитель комендантского часа вполне мог оказаться мятежником или заговорщиком, замыслившим убийство. Флаг-полковник и сам вел себя по-ребячески.

Прежде мне доводилось бывать ночью в парках только по праздникам, когда их ярко освещали разноцветные фонари; теперь я увидела их как бы в драпировке из темного велюра; лишь яркие звезды бусинками проглядывали меж деревьев, да летняя луна иногда отражалась в озерных водах, будто в зеркале.

Ему хотелось, чтобы я смогла посмотреть на сады при дворце в Сирениях. Я ни разу там не бывала. Такие насекомые, такие розы…

Нередко мы с часок прогуливались по усыпанным гравием аллеям под акациями и каштанами; статуи мелькали меж ними, словно соляные призраки. Возможно, в дневное время там все так же прыгали обезьянки и дети, но я больше не принимала участия в их играх.

Таинственное колдовство ночи среди залитого звездным светом пространства, без стен, без мостовых; особый аромат деревьев — все это завораживало меня. Мне очень хотелось, чтобы Гурц молчал, и большую часть времени он проводил в безмолвии. Мы невинно бродили вдвоем.