На столе появилось немного еды, принесенной одним из липучих официантов, которые, казалось, не выдержат и умрут все до единого через два часа от такой жизни. Для Иды и Чарли принесли бутылку вина в ведерке. Хьюсон опять занялся виски. Танец окончился, танцующие отлепились друг от друга и возвращались к своим столикам, столики стояли так тесно, что Чарли казалось, что он окружен, стиснут голыми спинами женщин. Одна из них – ее стул стоял как раз позади него – с короткими седыми волосами и громадным длинным носом, почти оглушала его своими выкриками. Он посмотрел на Иду через стол, ожидая увидеть на ее лице отвращение, но ничего подобного не увидел. Она смотрела по сторонам, гордая и счастливая, и глаза ее сияли ярче, чем обычно. Чарли пришел к мрачному заключению, что во всем этом есть своя прелость, и что он, будучи простым парнем, не способен оценить ее. И он попытался развеселиться.

– Я хотя и не очень силен в этом деле, но немного танцую, – предупредил он Иду. – Может, станцуем? Рискнем?

– Конечно, что за вопрос, – ответила она с энтузиазмом. – Скорее бы начали играть.

– Правильно, – сказал Хьюсон отеческим тоном. – Потанцуйте, дети мои. Папа Хьюсон будет ждать вас за столиком за рюмочкой виски. Только прежде чем нырнете в эти массовые объятия, глотните сначала шампанского. Вот идет Джимми Баск, он составит мне компанию.

Обнимая такую девушку, как Ида, за талию – ее было так удобно и приятно обнимать, – Чарли заключил, что танцевать было куда приятнее, чем смотреть, как танцуют. Он немного волновался, чтобы наслаждаться сполна, опасаясь, что может выкинуть какую-нибудь штучку – какую, он и сам не знал, – и тогда они с Идой будут выглядеть дураками. Что касается Иды, так она наслаждалась от души и выглядела настоящей красавицей. О них даже перешептывались. Когда его опасения немного улеглись, возросла гордость. Здесь не было такой девушки, как она, несмотря на всю их помаду, пудру, прекрасные наряды и драгоценности. И она была с ним. Что же, таким случаем надо пользоваться. Он привлек ее ближе, и она глянула на него затуманенными громадными синими глазами. Здесь было хорошо, но было бы куда лучше идти с ней, держа ее под руку, из кино в Аттертоне или Пондерслее. Здесь было слишком много обнимающихся и трясущихся друг около друга людей, слишком много пудры, слишком накуренный и душный воздух, слишком много болтовни, криков, пристальных и бесстыдных взглядов. Всё это не для такой, как она.

Потанцевав, они вернулись к столу, на котором остывали новые закуски. Перед оркестром на эстраде был выдвинут рояль, на него направили прожектор, и тотчас же три женщины и двое молодых мужчин за соседним столиком, опухшие и похожие на только что спасенных утопленников, начали хлопать и что-то кричать друг другу, как пятеро сумасшедших. На эстраду вышел человек во фраке и сел к роялю, отчего в зале еще громче закричали и захлопали.

У человека были черные вьющиеся, как у негра, волосы, необычно желтое лицо и американский акцент. Вращая на всех сидящих поблизости женщин черными глазами, он спел мягким актерским голосом две песни. В каждой песне было по три шуточки, собственно говоря, повторялась три раза одна и та же шуточка, причем она была прозрачнее и откровеннее чем всё, что когда-либо Чарли слышал в смешанной компании, но женщины, каждый раз, когда дело доходило до этой старой, мерзкой и грязной шутки, притворно вскрикивали, горячо аплодировали и так и жаждали встретиться взглядом с этими вращающимися бесстыдными глазами.