Посему Поль Морнэ вышел из очереди туристов и встал в другую очередь, примкнув к лицам, собирающимся переехать в Израиль на постоянное жительство, а в этой очереди паспорта не подвергали слишком суровой проверке. На чистом иврите я сообщил инспектору, что сим осуществляю мечту всей своей жизни вернуться на историческую родину моих предков. На не менее чистом иврите он ответствовал, что я здесь желанный гость.

— Вы даже говорите на языке! — похвалил он меня. — Это очень важно преимущество. Вот прочему мы всегда рады репатриантам из Европы. Страна захлебывается от наплыва сефардов. И в бумажном море. Вы не представляете, сколько всяких бланков нам нужно заполнять! Но вам я помогу с удовольствием.

Он и впрямь помог мне с удовольствием, и очень скоро месье Поль Морнэ заполнил прошение о предоставлении ему израильского гражданства, подтвердив, что сам он еврей и его мать еврейка — последнее было sine qua non для подтверждения его иудейского происхождения.

— Как видите, у нас правила строже, чем в гитлеровской Германии, — пошутил инспектор. — Чтобы попасть в Освенцим, достаточно было просто иметь родственника-еврея по любой линии, а чтобы попасть в Израиль, вам потребуется еврейская мама.

Я понятия не имел, была ли у настоящего Поля Морнэ — тот еще поц, говорю вам! — еврейская мама, но мои родители явно не принадлежали к иудейскому племени, хотя я смутно припоминаю, что сестра моего отца вышла замуж за Морица Стейнхардта, после чего все члены нашего клана перестали с ней разговаривать. Но убей бог, не помню точно, отчего ее подвергли остракизму в нашей семье — потому что ее муж оказался евреем или немецким нацистом…

Но заполняя иммиграционный листок, я вдруг ощутил глубочайшее родство с приятелем Минны Мигелем. Он не ходил в школу по еврейским праздникам, а я был членом «Звезды Давида» и будущим гражданином государства Исраэль. Как гласит рекламный слоган мацы, вам не обязательно быть евреем, чтобы ее кушать.

Стоя у окна в квартире Гершона, я разглядывал центр Тель-Авива.

— Американцы часто сравнивают наш город с Сан-Франциско, — сообщил Гершон, — но я там не был. А ты замечаешь сходство?

Теперь да. В такси из аэропорта я не мог отделаться от мысли, что таксист мучает свою тачку почище нью-йоркского водилы.

— Я разговаривал с Цви, — продолжал Гершон. — Ты помнишь, Эван, он был с нами в Праге, когда мы познакомились? Ему надо зайти в синагогу помянуть папу, но скоро он будет здесь. А Ари и Хаима ты тоже помнишь?

— Помню.

— Хаим служит в армии, сейчас его часть стоит на Синайском полуострове. Я не видал его уже несколько месяцев. И Ари тоже. Когда ты с ним виделся, у него еще были обе ноги. Так одну он потерял в Шестидневную войну. В их джип попал снаряд прямой наводкой. Таки ему еще повезло, что он остался жив. Теперь он на государственной службе в Хевроне. Бумажная должность, сочиняет документы для местной администрации на новых землях Великого Израиля. Это для него не фунт изюму, сам понимаешь! Говорят, он собирается баллотироваться в кнессет на будущих выборах. Деревянная нога в израильской политической жизни дает не менее высокий рейтинг, чем деревянная башка.

— Ну, в американской политической жизни ситуация аналогичная!

— Да, уж слыхали! — Гершон провел ладонью по длинным пейсам. — Ладно, хватит о прошлом. Вот скоро увидишь Цви, а с другими встретиться не придется, разве что в другой твой приезд. Но ты, верно, проголодался. Ко мне два раз в неделю приходит арабка убираться. Она придет только завтра — поэтому тут меня в квартире такой бардак… — Он передернул плечами. — Но еду я себе готовлю сам.