-  Давно кашляешь?

    -  С осени, как боярские холопы побили.

    -  За что побили?

    -  Хотели землю отобрать и в крепость ввести, только мы вольные смерды и ни в чьей воле не будем!

    -  У вас, что вся деревня вольная?

    -  Вся, добрый человек, только мало нас осталось, трудно приходится.

    -  А не лучше найти хорошего боярина, а то ведь забьют!

    -  Не лучше. Свободными жили, свободными помрем.

    Мужик нравился мне все больше. Говорил он уверенно и спокойно.

    -  Ложись на лавку, я тебя лечить буду, - сказал я.

    -  Пустое это, - ответил он, - мне все нутро отбили, сам диву даюсь, как до пасхи дожил.

    -  Ложись. Попытка не пытка, хуже не станет, а выздоровеешь, сможешь за себя посчитаться.

    -  Эх, добрый человек, на Руси если начать друг с дружкой считаться, то и народу не останется. Пускай Господь за кривду спрашивает, а нам бы свои грехи замолить.

    Несмотря на усталость, я активно взялся за лечение, но скоро почувствовал, что проку от меня мало: слишком вымотался за последние два дня.

    -  Пока все, - сказал я, - утром продолжим. Сейчас мне нужно выспаться.

    -  Ложись, батюшка, - откликнулась Марья. - Может, дать бараний тулупчик укрыться?

    В избе было тепло от протопленной печи, и от тулупа я отказался. Вежливые хозяева отправили детей спать на полати и погасили лучины. Я, как только прилег, тут же провалился в глубокий сон.

    Проснулся поздним утром от шума в подворье. В избе был полумрак, и я не сразу понял, где нахожусь. Когда вспомнил, прислушался, пытаясь понять, что там происходит. Во дворе слышались сердитые крики и плач детей. Догадался, что у хозяев очередные неприятности. Я быстро встал, натянул на себя кольчугу, нахлобучил на голову шлем и, низко пригнувшись в крохотных дверях, вышел наужу.

    Судя по всему, хозяев опять приехали учить уму-разуму. Посредине двора на лошади сидел, подбоченясь, молодой парень в дорогих доспехах: русском панцире в виде кольчужной рубахи, покрытой красным бархатом, с двусторонней кирасой, закрывающей грудь и спину, с выпуклыми надраенными до блеска наплечниками и командовал несколькими ратниками. Те уже скрутили крестьянина и вязали его веревками по рукам и ногам. Хозяйка лежала на земле, а трое маленьких детей цеплялись за нее и плакали.

    Мое появление вызвало интерес, но не тревогу. «Красавец-рыцарь» свысока покосил наглым глазом и продолжил ругать хозяина. Ругал он его безо всякой логической связи с происходящим, для порядка унижал, как говорится, человеческое достоинство.

    -  Эй, вы, - нарочито миролюбиво обратился я к ратникам, связывающим хозяина, - отпустите его!

    Несмотря на мой военизированный вид, никто не обратил мои слова внимания. Тогда я многозначительно взялся за эфес сабли. Однако вытащить ее не успел. Конник небрежно глянул на меня сверху вниз, делано равнодушно отвернулся, тронул своего жеребца шпорой, и тот затанцевал на месте, тесня меня крупом. Я инстинктивно отступил немного в сторону, а парень вдруг полоснул меня уже обнаженным клинком. Поучилось это у него прямо-таки молниеносно: он ловко откинулся на круп лошади с крутым разворотом в седле, и правая рука, в которой была не видимая мной сабля, описав полукруг, опустилась на шлем.