Талин хотел обидеться и не успел.

Раздача наград кончилась. Начались речи. Говорил директор, говорил инспектор, говорил сановник. Предложили сказать попечителю, но Александр Нилыч только добродушно отмахнул рукою.

— А ну ее!.. Отпустите вы их с Богом поскорее… Не стоится им!.. Так и рвутся на свободу… По своему сорванцу вижу! Ведь ребята они, хоть и напялят завтра форму действительных студентов!

И, лукаво подмигнув племяннику, он торопливо распрощался и поспешил покинуть зал. Покинули ее и остальные.

Недолго оставались в ней и «завтрашние студенты».

С шумом и грохотом, под оглушительное «ура» высыпали они на улицу, сияющие, радостные, безумно-счастливые, как дети…

Все улыбалось им: и самые стены, и люди, и старый швейцар, распахнувший перед «ними» настежь огромную дверь, и самое солнце, весеннее, жаркое, своими золотыми лучами, как теплой, ликующей волной, залившее их…

— До вечера! — крикнул первый Миша Каменский, едва удерживаясь от бившего в нем через край мальчишеского задора.

— До вечера! У Юрочкина!

— У Юрочкина, да, да!

И шумная ватага разбрелась по улицам, будя их сонную, степенную корректность звонкими, радостными, молодыми голосами…

Глава XVIII

Перед разлукой

— Кильки… пирог… колбаса… сыр… вино… апельсины… Сардинки… Все!!! Кажется, все? Отлично…

Юрий внимательным взглядом окидывает стол… И вдруг вспыхивает от неожиданности.

— А пиво?.. Марфа Спиридоновна, а пиво где? Бабаев пиво любит… Знаете, Калинкинское…

— Здесь, господин Радин… Все здесь, — слышится голос из-за двери, и в тот же миг запыхавшаяся, усталая и красная, как вишня, от суетни «посадница» в сером новом камлотовом платье и в белой с синими лентами наколке появляется на пороге.

— И пиво, и мед… все тут…

— А мед, это хорошо! Маленький Флуг мед любит… — раздумчиво роняет Юрий, думая о чем-то другом…

— Хороший молодой человек г. Флуг, — с улыбкой говорит посадница, — совсем хороший, а вот, говорят, евреи…

Она не доканчивает… Оглушительный звонок раздается в прихожей, пугая до смерти глухую хозяйку, улегшуюся спать чуть ли не с петухами.

— Это Каменский! Наверное! Его звонок! — подавляя улыбку, говорит Юрий. Посадница опрометью кидается открывать дверь.

Юрий оглядывает быстрым взором комнату…

Все хорошо… Отлично… Лучше, нежели он ожидал… Посредине стол, накрытый белоснежной скатертью, ломившийся под тяжестью закусок… Дверь в соседнюю комнату, уступленную ему хозяйкой на этот вечер, раскрыта настежь…

И там все прибрано… хорошо… уютно… Окна раскрыты… Ароматный июньский вечер вливается сюда волной…

Юрий успевает поправить занавеску у окна.

— «Привет тебе, приют священный»! — звонким молодым тенорком несется ария Фауста с порога, и Миша Каменский, сияющий и веселый, по своему обыкновению, появляется в дверях.

— Здорово, Юрочкин!

— А-а! Михалка!

Они целуются, задушевно и радостно, точно не виделись пять лет… Потом Миша отступает назад на цыпочках, прижимает руку к сердцу и с самым изысканным поклоном склоняется перед озадаченной швейцарихой чуть не до земли.