|
Затем занавес опустился и вновь поднялся. Занимая половину сцены, у рампы стоял бутафорский рояль. Застучали деревянные палочки джаз-банда, и появились Пим и Джек. Пим, как полагается, - в невероятном фраке, в жилете по колено, сваливающиеся штаны, аршинные башмаки, которые сейчас же от него убежали (аплодисменты), морда - доброго идиота. Джек - обсыпан мукой, в войлочном колпаке, на заду - летучая мышь. Сначала они проделывали все, что нужно, чтобы смеяться до упаду, Джек бил Пима по морде, и тот выпускал сзади облако пыли, потом Джек бил Пима по черепу, и у того выскакивал гуттаперчивый волдырь. Джек сказал: "Послушай, хочешь - я тебе сыграю на этом рояле?" Пим страшно засмеялся, сказал: "Ну, сыграй на этом рояле", - и сел поодаль. Джек изо всей силы ударил по клавишам - у рояля отвалился хвост. Пим опять страшно много смеялся. Джек второй раз ударил по клавишам - у рояля отвалился бок. "Это ничего", - сказал Джек и дал Пиму по морде. Тот покатился через всю сцену, упал (барабан - бумм). Встал: "Это ничего"; выплюнул пригоршню зубов, вынул из "кармана метелку и совок, каким собирают навоз на улицах, почистился. Тогда Джек в третий раз ударил по клавишам, рояль рассыпался весь, под ним оказался обыкновенный концертный рояль. Сдвинув на нос войлочный колпачок, Джек с непостижимым искусством, вдохновенно стал играть "Кампанеллу" Листа. У Зои Монроз похолодели руки. Обернувшись к Роллингу, она прошептала: - Это великий артист. - Это ничего, - сказал Пим, когда Джек кончил играть, - теперь ты послушай, как я сыграю. Он стал вытаскивать из различных карманов дамские панталоны, старый башмак, клистирную трубку, живого котенка (аплодисменты), вынул скрипку и, повернувшись к зрительному залу скорбным лицом доброго идиота, заиграл бессмертный этюд Паганини. Зоя поднялась, перекинула через шею соболий мех, сверкнула бриллиантами. - Идемте, мне противно. К сожалению, я когда-то была артисткой. - Крошка, куда же мы денемся! Половина одиннадцатого. - Едемте пить. Через несколько минут их лимузин остановился на Монмартре, на узкой улице, освещенной десятью окнами притона "Ужин Короля". В низкой, пунцового шелка, с зеркальным потолком и зеркальными стенами, жаркой и накуренной зале, в тесноте, среди летящих лент серпантина, целлулоидных шариков и конфетти, покачивались в танце женщины, перепутанные бумажными лентами, обнаженные по пояс, к их гримированным щекам прижимались багровые и бледные, пьяные, испитые, возбужденные мужские лица. Трещал рояль. Выли, визжали скрипки, и три негра, обливаясь потом, били в тазы, ревели в автомобильные рожки, трещали дощечками, звонили, громыхали тарелками, лупили в турецкий барабан. Чье-то мокрое лицо придвинулось вплотную к Зое. Чьи-то женские руки обвились вокруг шеи Роллинга. - Дорогу, дети мои, дорогу химическому королю, - надрываясь, кричал метрдотель, с трудом отыскал место за узким столом, протянутым вдоль пунцовой стены, и усадил Зою и Роллинга. В них полетели шарики, конфетти, серпантин. - На вас обращают внимание, - сказал Роллинг. Зоя, полуопустив веки, пила шампанское. Ей было душно и влажно под легким шелком, едва прикрывающим ее груди. Целлулоидный шарик ударился ей в щеку. |
