|
.." - Почему же Манцев сам не поехал в Петроград, если ему нужно видеть Гарина? - Большевиков боялся... Он говорил: "Они хуже чертей. Они меня убьют. Они, говорит, всю страну до ручки довели, - поезда не ходят, почты нет, жрать нечего, из города все разбежались..." Где ему знать, - он на горе сидит шестой год... - Что он там делает, что ищет? - Ну, разве он скажет? Только я знаю... (У Ивана весело, хитро заблестели глаза.) Золото под землей ищет... - И нашел? - Он-то? Конечно, нашел... - Дорогу туда, на гору, где сидит Манцев, указать можешь, если понадобится? - Конечно, могу... Только вы меня, смотрите, не выдавайте, а то он, знаешь, сердитый... Шельга и Тарашкин с величайшим вниманием слушали рассказы мальчика. Шельга еще раз внимательно осмотрел надпись у него на спине. Затем сфотографировал ее. - Теперь иди вниз, Тарашкин вымоет тебя мылом, ложись, - сказал Шельга. - Не было у тебя ничего: ни отца, ни матери, одно голодное пузо. Теперь все есть, всего по горло, - живи, учись, расти на здоровье. Тарашкин тебя научит уму-разуму, ты его слушайся. Прощай. Дня через три увижу Гарина, поручение твое передам. Шельга засмеялся, и скоро фонарик его велосипеда, подпрыгивая, пронесся за темными зарослями. Сверкнули алюминиевые крылья высоко над зеленым аэродромом, и шестиместный пассажирский самолет скрылся за снежными облаками. Кучка провожающих постояла, задрав головы к лучезарной синеве, где лениво кружил стервятник да стригли воздух ласточки, но дюралюминиевая птица уже летела черт знает где. Шесть пассажиров, сидя в поскрипывающих плетеных креслах, глядели на медленно падающую вниз лиловато-зеленую землю. Ниточками вились по ней дороги. Игрушечными - слегка наклонными - казались гнезда построек, колокольни. Справа, вдалеке, расстилалась синева воды. Скользила тень от облака, скрывая подробности земной карты. А вот и само облако появилось близко внизу. Прильнув к окнам, все шесть пассажиров улыбались несколько принужденными улыбками людей, умеющих владеть собой. Воздушное передвижение было еще внове Несмотря на комфортабельную кабину, журналы и каталоги, разбросанные на откидных столиках, на видимость безопасного уюта, - пассажирам все же приходилось уверять себя, что, в конце концов, воздушное сообщение гораздо безопаснее, чем, например, пешком переходить улицу. То ли дело в воздухе. Встретишься с облаком - пронырнешь, лишь запотеют окна в кабине, пробарабанит град по дюралюминию или встряхнет аппарат, как на ухабе, - ухватишься за плетеные ручки кресла, выкатив глаза, но сосед уже подмигивает, смеется: вот это так ухабик! Налетит шквал из тех, что в секунду валит мачты на морском паруснике, ломает руль, сносит лодки, людей в бушующие волны, - металлическая птица прочна и увертлива, - качнется на крыло, взвоет моторами, и уже выскочила, взмыла на тысячу метров выше гнездовины урагана. Словом, не прошло и часа, как пассажиры в кабине освоились и с пустотой под ногами, и с качкой. Гул мотора мешал говорить. Кое-кто надел на голову наушники с микрофонными мембранами, и завязалась беседа. Напротив Шельги сидел худощавый человек лет тридцати пяти в поношенном пальто и клетчатой кепке, видимо приобретенной для заграничного путешествия. |
