– Иногда простой ланиста стоит больше сенатора. И если я знаю, где ты скрываешься, то он мог узнать и подавно.

– Ты хочешь сказать, что я слишком малая дичь для него?

– Именно так. Друг Квинт.

– Значит, он ничего не замышляет против меня?

– Его мысли мне неизвестны, – ответил Сатерн.

– А от кого ты узнал, где я прячусь? Я послал к тебе человека с адресом и приглашением прибыть сюда. Неужели ты и до этого знал, что я здесь?

– Ко мне пришел раб Феликса и передал твое приглашение, но я мог бы найти тебя и без него. Рабы Феликса слишком болтливы. Вообще нашу империю погубит именно болтливость рабов. Попомнишь мои слова.

– Не хочешь ли выпить вина? – предложил Квинт.

– Это всегда с моим удовольствием. Особенно если вино хорошее. Что мне еще осталось в этой жизни кроме вина? Женщины ведь меня не любят. Хорошенькие шлюшки брезгливо отворачиваются от моей рожи. Мешки под моими глазами стали больше, и тело все больше доставляет мне проблем.

– Ладно, хватит говорить о шлюхах. А насчет вина, то у Феликса плохого не водится. Хотя всякое вино вредно в больших количествах, Сатерн. Ты губишь свое тело сам.

– Иди, угощай меня вином, а не читай мне проповеди.

Они прошли в тирклиний, где уже был накрыт стол.

– О! Какая трапеза! Лукул обедает у Лукула! Но ты ведь пригласил меня не просто для того, чтобы хорошо меня угостить? – спросил Сатерн, укладываясь на ложе. Помпеянцы во время трапез часто возлежали, подражая римлянам.

– Конечно, не просто так. Хочу решить свои проблемы, а то жить с их грузом за плечами тяжело. Я сам придумал несколько способов, как расправиться с Акцианом, но все они не слишком хороши.

– И ты вспомнил о старом друге.

Сатерн схватил куропатку и разодрал её пальцами на две части. Затем его по-прежнему крепкие зубы впились в нежное мясо, и он стал громко чавкать. Квинт поморщился от отвращения, но ничего не сказал по этому поводу. Его заботило совсем иное:

– Я вспомнил о тебе и о том, что ты мне кое-чем обязан. Я подумал, что если кто и сможет мне помочь, то это старый пройдоха Сатерн.

– И ты прав. Я многое могу и на многое способен. За деньги конечно, – толстяк рассмеялся. – Или ты думал, что я обладаю длинной памятью на старые услуги?

– Я тебя слишком хорошо знаю, Сатерн. А что же ты можешь предложить? На чем его можно поймать? – просил Квинт.

– Кого? Акциана?

– Ну а кого же еще? Не прикидывайся дураком, и сразу переходи к делу.

– Поймать говоришь? На чем? Да хоть на христианах.

– Что? – не понял Квинт.

– У него есть в казармах христиане. А это запрещено законом и императорскими эдиктами. Это причинит Акциану неприятности. Он очень не любит терять свои деньги, которые вложил в рабов. И это подпортит ему крови. Сейчас с христианами поступают не так круто, как при Нероне, но их тоже не жалуют.

– Но для этого нужно, чтобы христианин признал себя таковым. Любому обвиненному стоит принести жертву Зевсу и публично обругать Христа и все обвинения с него будут сняты.

– А ты видел настоящего христианина, который бы отрекся от своего Христа? Эти люди в отличие от наших римлян не приучены предавать.

– Ты вот за сестерций продашь родную маму, Сатерн.

Тот нисколько не обиделся и рассмеялся.

– Ну, скажем не родную маму, она ведь давно умерла. И не за сестерций, а за тысячу сестерциев. Но христиане у Акциана найдутся.

– И ты уже знаешь кто у него христианин?

– Давид.