— Нет, душенька. Не про папу.

Елена замерла.

— Значит, про Карло? — тихо спросила она.

Терзаемая угрызениями совести и стыдом, Терри опустила Елену на пол и заглянула ей в глаза, полные тревоги. «Никто, — сказала она про себя, — никто никогда больше не посмеет причинить тебе боль».

— Я здесь, с тобой, — произнесла она. — И я никуда не ухожу. Давай играть в «кэндиленд», хорошо?

3

«Старс» был просторным, в три уровня рестораном, ярко освещенным, с высокими потолками и репродукциями модной французской живописи на стенах. Здесь всегда присутствовала многочисленная и разнообразная публика: от людей в строгих вечерних костюмах до панков, которые под звуки фортепиано скучали за столиками или толпились у застекленной стойки бара, и звук голосов и джазовых мелодий сливался в радостной какофонии. Паже часто приходил сюда с Терри; в ресторане превосходно кормили, бар напоминал какой-нибудь уголок в Сан-Франциско, и они заглядывали сюда, возвращаясь с балета или оперы, тем более что заведение работало до часа ночи. В этот вечер выбор Паже объяснялся не только одной привычкой: он решил пойти сюда, чтобы его увидело как можно больше людей. Однако заглянув в глаза Карло, Паже понял, что выбор был неудачный.

Они сидели за крайним, у стены, столиком и могли спокойно разговаривать. Но мальчик болезненно реагировал на каждый брошенный в его сторону взгляд; он чувствовал себя неуютно, словно слишком яркий свет резал ему глаза. Когда какая-то крашенная блондинка с зачесанными назад, как у Анни Леннокс, волосами откровенно показала на них, Карло пробормотал:

— На нас глазеют, точно в зоопарке.

Паже пригубил «мартини».

— Не обращай на них внимания. Скоро и они перестанут это делать.

Карло смотрел на отца прямым немигающим взглядом.

— Как ты собираешься жить с этим? — тихо спросил он. — Ведь люди все равно считают, что ты убийца.

Паже отчасти догадывался, откуда этот вопрос: в вечерних новостях успели показать интервью с Джозефом Дуарте, который сказал, что не хотел выносить Паже оправдательного приговора, но остальные присяжные убедили его, что позиция окружного прокурора подозрительна и оставляет поле для сомнений. Однако Крис понимал, что в душе Карло сам сомневается в невиновности отца.

— Все будет хорошо, — заверил Паже. — Кэролайн была права, когда говорила, что политика из меня не получится: в конце концов, найдется немного людей, с мнением которых я готов считаться. И прежде всего неинтересно, что думают обо мне те, кто знает меня лишь по выпускам новостей. Но здесь я ничего не могу поделать — остается только жить своей жизнью.

Карло покачал головой.

— У меня все не так, — сказал он. — Мне небезразлично, что думают обо мне люди.

Паже смотрел в глаза сына, слишком юного, чтобы уметь стоически сносить удары судьбы, и не знал, что ответить.

— Я не говорил, будто мне безразлично это, — наконец прервал он молчание. — Однако я знаю и другое: что я совершил, а чего не совершал, почему я так поступил, и кто те люди, которые мне особенно дороги. Начиная с тебя. — На мгновение он задумался. — Когда-то я открыл для себя истину, которая оказалась весьма болезненной: нельзя смотреть на себя глазами других людей. Ты должен жить, подчиняясь своему внутреннему своду правил как в отношении своего собственного поведения, так и в отношениях с теми, перед кем несешь ответственность.

Выражение глаз сына оставалось непроницаемым.

— А мне ты когда-нибудь ответишь?

Паже нахмурился.

— Я уже сделал это, Карло.