Несколько дней после этого я ходил гордый и довольный собой. Весьма вероятно, хотя я этого точно и не помню, что в моем воспаленном воображении рисовались какие‑то картины блаженного домашнего уюта с Энджи на переднем плане. Потом Фил выписался из больницы, а Энджи неделю не появлялась в офисе. Когда же наконец появилась, то двигалась очень осторожно, а садясь или вставая, каждый раз постанывала. Лицо Фил не тронул, зато все тело превратил в сплошной кровоподтек.

Энджи две недели со мной не разговаривала. Две недели – это большой срок.

Сейчас она смотрела в окно, а я – на нее. Смотрел и недоумевал – опять же далеко не в первый раз, – почему такая женщина, как Энджи, женщина, которая никому не позволяет вытирать о себя ноги, женщина, которая двумя пулями уладила тяжкую тяжбу с неким Бобби Ройсом, отвергшим наши учтивые просьбы вернуть залог поручителю, – так вот, почему такая женщина разрешает мужу подобным образом с собой обращаться? Бобби Ройс уже не встал с земли, и я часто прикидывал, когда придет черед Фила. Пока не пришел.

А ответ на вопрос «почему?» звучит в мягком, усталом голосе, появляющемся у Энджи, как только речь заходит о нем. Она любит его, вот и все, ясней некуда. Надо полагать, что‑то в его душе еще не до конца погасло и порою еще проявляется, когда они остаются наедине, должно быть, еще посверкивают в нем искры какой‑то доброты – а уж для нее они сияют ярче чаши святого Грааля. Мне они не видны, и уже никогда не будут видны, но, вероятно, они есть. Иначе объяснить то, что происходит, ни мне, ни всем, кто знает Энджи, не под силу.

Она открыла окно и щелчком выбросила сигарету. Девчонка из низов общества – тут уж ничего не попишешь. Я ждал, что раздастся вскрик ученицы воскресной школы или, втащив свою тушу по лестнице, появится в дверях монашка с праведным гневом в очах и дымящимся окурком в руках. Не последовало ни того ни другого. Энджи отвернулась от окна, и летняя прохлада заполнила комнату смешанным ароматом выхлопных газов, свободы и сирени, росшей на школьном дворе.

– Ну что, – спросила Энджи, откинувшись на стуле, – мы снова востребованы?

– Да, мы снова востребованы.

– Славно, – сказала она. – Между прочим, костюмчик очень даже ничего.

– Правда, вызывает желание задушить меня в объятиях, не сходя с места?

Она медленно качнула головой:

– Да нет чего‑то...

– Вероятно, тебя останавливает, что ты не знаешь, где я был?

Она снова покачала головой:

– Меня останавливает то, что я точно знаю, где ты был. Я бы даже сказала – именно это и обуздывает мой порыв.

– Гадина, – сказал я.

– Гад, – ответила она и показала мне язык. – Какого рода дело?

Я вытащил из внутреннего кармана сведения о Дженне Анджелайн и шмякнул их на стол.

– Дело самое обычное. Разыскать и позвонить.

Она бегло просмотрела листки:

– Отчего такой переполох от исчезновения уборщицы средних лет?

– Есть подозрения, что вместе с ней исчезли кое‑какие документы. Документы Законодательного собрания.

– Чьи именно?

Я пожал плечами:

– Ты что, не знаешь этих политиков? У них все – тайна за семью печатями, как в Лос‑Аламосе, все скрывается до тех пор, пока не грянет грандиозный скандал.

– С чего они решили, что документы взяла именно она?

– Погляди на фотографию.