Привычный ему по мирному времени армейский бардак с первыми же выстрелами превратился во что-то совсем уж непотребное. Каждый новый день лишь укреплял его в таком мнении.
– Патент-лейтенант Газель Стиллман, – произнёс он полным театральной скорби голосом, когда вестовой доставил ему пакет с запиской. – Потеряла курс. Просит указать направление к авианесущим судам флота. Новый стиллмановский курс, н-да.
По мостику раскатились короткие смешки. Армейские роды сейма традиционно находились в оппозиции демократическому большинству.
– Пан Наркевич, – Моргенштерн-Гораздовский указал старпому холёным ногтём мизинца засечку на штурманской карте, – распорядитесь, чтобы ей передали моргалкой вектор на ближайшее вспомогательное корыто.
На сигнальной площадке заклацал шторками яркий сигнальный прожектор. Самолёт всё так же кружил вокруг эсминца и растерянно покачивал крыльями.
– Похоже, в семьях демократов не умеют читать? – позволил себе шутку рулевой. По мостику раскатились уже совсем неприкрытые смешки.
– Лучше дочь на флоте, чем отец-демократ, – родил армейскую мудрость пан Моргенштерн-Гораздовский и продолжил, уже куда серьёзнее: – Но всё же надо её как-то выручать. На флоте только одна Стиллман, и у неё только один папа. А под трибунал за неоказание угодим мы все.
– Может, пальцем ей показать? – снова предложил рулевой.
– Не увидит, – печально вздохнул Моргенштерн-Гораздовский.
– Ну, стрелку на палубе нарисовать? – поспешил объясниться рулевой. – Взять белой краски…
– Можно ещё дописать – «нах… – это вон туда», – в тон ему передразнил старпом Наркевич.
– Может, сразу тогда десятифутовый и рисовать?
Мостик грохнул раскатистым смехом.
– Это уже Дивов какой-то, – грустно помянул трижды разжалованного до поручика легендарного полководца морской кавалерии сейма пан Моргенштерн-Гораздовский. – А у нас взысканий за низкий политический и моральный облик экипажа и так уже целых три штуки висят.
Мостик почтительно замер. Характерную задумчивость командира эскадрона четырёх однотипных эсминцев в момент принятия им решения они уже давно знали и теперь лишь ожидали, когда тишину сменит очередное судьбоносное высказывание.
– Эскадрону – перестроение в линию, – приказал наконец Моргенштерн-Гораздовский. – Курс ноль-два-пять. На мачте поднять флагами «следуй за мной». Продублировать гудком и сигнальными ракетами. Ну, если и теперь не поймёт, – театральным шёпотом на весь мостик добавил он, пока эскадрон плавно менял курс, – счёт за горючку отправим лично Стиллману.
Поняла.
Истребитель качнул напоследок крыльями и ушел с набором высоты и скорости в более или менее указанном направлении.
С известным курсом полёт до знакомой плоской коробки в окружении коптящих трубами «подснежников» эскорта занял у Газели минут пятнадцать. Не такая уж и большая оказалась навигационная ошибка, но и её вполне хватило, чтобы не заметить суда даже с высоты. Газель с обидой поняла, что в своём поисковом манёвре обогнула цель на минимальном расстоянии как минимум два раза.
Она торопливо оттанцевала крыльями один из немногих известных ей наизусть тревожных сигналов и повела самолёт на посадку.
Исполнение чек-листа окончательно уверило Газель, что она пережила свой первый бой и вернулась. Даже касание палубы оказалось мягким, без привычного удара в колёса – то ли после всего пережитого у девушки открылось второе дыхание, то ли просто сказалась наконец постоянная лётная практика с патрульными вылетами. |