― То, что ты говоришь ― наихудший пример фатализма, ― печально сказал Шелли.

― А то, что ты говоришь ― утопия, ― ответил Байрон.

Шелли все же сумел договориться с Байроном о плане действий и вместе с Клэр Клэрмонт тремя днями позже покинул Венецию. Он должен был вернуться как можно скорее со всей своей семьей: Мэри, их двух с половиной летним сыном Вильямом и  двенадцатимесячной дочкой Кларой.

Шелли написал Мэри еще до того, как покинул Венецию и попросил ее как можно скорее приехать вместе с детьми на виллу Байрона, выстроенную на вершине холма, неподалеку от расположенного внутри страны городка Эсте, где он будет их ожидать. В письме ему пришлось избегать прямых объяснений, так как он не мог сообщить ей, особенно через подконтрольную австрийцам почту, что собирается как-нибудь темной ночью перевезти всю семью на северо-запад в Венецию, разбудить ослепших Грай и выскользнуть на свободу из сетей внимания вампиров-нефелимов, а затем навсегда спастись бегством в западное полушарие.

Мэри с детьми прибыли на виллу Байрона двенадцатью днями позже, пятого сентября, и Мэри настояла на том, чтобы просто отдохнуть здесь неделю-другую, расслабляясь в садах виллы, которая была выстроена на месте уничтоженного французами монастыря Капуцинов. Байрон как-то сказал Шелли, что освященная земля может обладать определенными защитными свойствами.   

Дети, казалось, были счастливы отдохнуть после путешествия, и Шелли решил, что несколько дней отдыха им не повредят.

Он обнаружил, что здесь ему необычайно легко писалось; он начал переводить греческую классику, и к этому времени заканчивал перевод Прометея Прикованного ― трагедии Эсхила ― и подумывал уже было о том, чтобы написать последнюю часть этой незавершенной античной трилогии.

Он писал во время долгих жарких дней, в продуваемом легким ветерком летнем домике, до которого можно было добраться, выйдя через заднюю дверь главного здания и пройдя через тенистый переход, образованный шпалерами, густо опутанными виноградными лозами. По ночам он часто приходил сюда, чтобы посмотреть на летучих мышей, беспорядочно снующих перед зубчатыми стенами стоявшей когда-то в Эсте, а ныне разрушенной средневековой крепости. Временами он обращал лицо к югу, где, отделенный от него ста двадцатью милями, протянулся горбатый хребет Апеннин.

Апеннины господствовали в юго-восточном углу неба, когда они с Мэри и детьми жили недавно поблизости от Ливорно, находящегося на противоположном берегу острова, и их серые пики завораживали его тогда также, как и сейчас. Он написал отрывок поэмы, пока жил там, и теперь по ночам часто вспоминал его, вглядываясь в южном направлении на горы, высящиеся над обвалившимися монастырскими стенами:

The Apennine in the light of day

Is a mighty mountain dim and gray,

Which between the earth and sky doth lay;

But when night comes, a chaos dread

On the dim starlight then is spread,

And the Apennine walks abroad with the storm,

Shrouding…

При свете солнца Апеннины

Простерты над подземным миром,

К небесным кручам возносясь

В своем величии унылом.

Но ночь ступает, ожил мрак,

В их твердых каменных чертах,

И в тусклом свете звезд ночных

Они вселяют страх.

В грозы объятьях громовых

Скрывают горы…

Он так и не продолжил поэму дальше, так как не был уверен, что могли скрывать горы.

Когда это случилось, заканчивался уже восемнадцатый день, проведенный ими на вилле.