В это время загрохотали три огромных засова, которыми запирались крепостные ворота. Хью еще раз, крепко и решительно, поцеловал жену на прощание, подтолкнул ее к воротам, прыгнул в седло и ускакал к поджидавшим поодаль латникам. Одрис шагнула за ворота, ведя на поводу лошадь, рядом с нею ковыляла едва державшаяся на ногах леди Мод, а следом тащилась Фрита с привязанной к седлу кобылицы вьючной лошадью.

Ступив несколько шагов, Одрис остановилась под дощатым навесом, который был в свое время пристроен изнутри к ближайшему к воротам участку стены и использовался несущими службу латниками в качестве укрытия в случае ненастной погоды. При ее появлении капитан караульного отряда вскочил на ноги. "Демуазель? " – ахнул он в изумлении и тут же склонился в глубоком поклоне.

– Нет больше демуазели, – улыбнувшись, ответила Одрис, а затем, повысив голос, чтобы перекрыть требовательные вопли разбушевавшегося Эрика, добавила: – Я теперь леди Одрис, и мой сын, вот вот выскочит из пеленок.

Сказав это, она ослабила завязки на покровах, укутывавших Эрика, затем села на скамью, с которой только что вскочил капитан, и расстегнула на груди платье. Капитан снова поклонился ей и басовитому горлопану, затем, улыбаясь, исчез. Леди Мод некоторое время вглядывалась в его поспешно удалявшуюся спину, затем повернулась и, устало прислонившись к стене, посмотрела на Одрис.

– Мои служанки шептались между собой, что вы ведьма, – сказала она. – Это в самом деле так?

– Нет, – резко ответила Одрис. – Хотя все тут вокруг будут говорить вам то же самое, я не ведьма. Я понятия не имею о заклятиях и не умею наводить порчу. Все, что я знаю, это молитвы, которым научил меня отец Ансельм, чтобы я читала их, когда готовлю лекарственные снадобья, и возношу я эти молитвы Христу и Пресвятой Деве Марии. Мои гобелены… Это очень трудно объяснить.

– Но все мужчины так вам кланяются…

– А почему бы им этого не делать? – раздраженно спросила Одрис. – Джернейв – мое поместье, и мой дядюшка – честный человек, который научил и слуг, и всех остальных относиться ко мне с уважением.

Молодая женщина склонилась над сыном, давая понять, что не намерена больше тратить время на пустые разговоры. Все, что она сказала, было правдой. Каждый из слуг или латников, обретавшихся в Джернейве, знал, что сэр Оливер спустил бы шкуру с любого, кто хоть как нибудь проявит непочтительность к племяннице, но за рвением, с которым они исполняли любые ее, даже самые пустячные, просьбы, крылось нечто гораздо большее, чем простое уважение. Одрис, однако, не желала в ту минуту думать об этом и тем более обсуждать эту тему с леди Мод, которая и без того временами казалась чокнутой.

Воцарилось молчание, которое прерывалось только сопением и причмокиванием сосавшего грудь Эрика. Материнское молоко, судя по всему, нравилось ему даже больше, чем обычно, – он прекрасно выспался в надежном укрытии под сердцем матери, убаюканный ровной иноходью ее лошади, и очень проголодался. Одрис прервала сладостный для малыша процесс насыщения и поднесла ребенка ко второй груди. Тому это не понравилось, и он громким ревом выразил свое недовольство. Молодая женщина, успокаивая сына, почувствовала вдруг на себе чей то пристальный взгляд. Подумав, что за ней наблюдает леди Мод, она решила было не обращать на это внимания, но неприятное ощущение становилось все более интенсивным, и поэтому Одрис подняла голову и посмотрела через плечо – в дверях стоял дядя.

– Дядя! – изумленно воскликнула Одрис.

– Почему ты сидишь здесь, у ворот, словно нищенка? – сердито спросил сэр Оливер. – Ты что же, считаешь меня извергом, который не пустит тебя в твой собственный дом, чтобы накормить наследника Джернейва?

– Ох, нет, дядя, нет! – воскликнула Одрис, протягивая к нему свободную руку.