– Вы сможете теперь исповедаться, – шепнула она ей, – и облегчить душу от этого бремени. Вы достаточно уже настрадались.

Одрис взглянула в глаза мужа, и тот кивнул головой, догадываясь, что она хочет услышать.

– Когда я, наконец, окрепну, – сказал он ласково, – мы все вместе отправимся в Йорк и навестим там моего названого отца. Меня воспитывал Тарстен, архиепископ Йоркский. Господь знает, как исправлять зло, чинимое людьми друг другу. Он дал мне возможность жить так; что этому многие могут позавидовать. Святой отец примет вашу исповедь, потом мы найдем и освятим могилу отца, а Тарстен помолится за его душу. Идемте, тетя, хватит терзаться из за ошибки, допущенной в юности.

Леди Мод постепенно успокоилась, Хью и Одрис помогли ей подняться на ноги и отвели в комнату. Она с трогагельным волнением цеплялась за Хью, и он оставался с ней, пока Одрис не разыскала леди Эдит. Объяснив тете, что случилось, молодая женщина приготовила успокоительный напиток и вновь вернулась к леди Мод. Лишь незадолго до вечерней трапезы леди Мод решилась окончательно расстаться с Хью и отдалась в руки Эдит, которая поспешно закивала головой, показывая молодым людям на дверь.

– Бедняжечка ты мой, – тихо сказала Одрис, когда они с Хью оказались за порогом опочивальни леди Мод, и, приподнявшись на носки, поцеловала мужа. – Я ведь и подумать не могла, что обрекаю тебя на такие муки.

– Получилось не так уж плохо, – сказал он задумчиво, направляясь к креслу сэра Оливера, стоявшему у камина. Когда Одрис, придвинув стул, села рядом и облокотилась на его колени, Хью продолжил: – Мне жаль тетушку Мод, но теперь, когда она, наконец, полностью выговорилась, ей, надеюсь, станет легче. И уж во всяком случае, – он криво улыбнулся, – она перестанет докучать мне в моих снах, потому что я понял, в чем тут загвоздка.

– Хьюг твой, – сказала Одрис. – Ты слышал об этом?

– Да, и я рад этому, – снова улыбнулся Хью. – Поначалу мне и смотреть на него не хотелось, наверное, из за шока, связанного со встречей с тетушкой Мод. Но теперь я с чистой душой говорю – прекрасный замок.

– И я так думаю, – согласилась Одрис. – И близко от Джернейва, что очень удобно. – Увидев, как омрачилось лицо мужа, она ласково положила руку на его сжавшиеся в кулаки ладони. – Умоляю, дорогой, выслушай меня. Ты не опасен для Джернейва. Ты ничем ему не угрожаешь с тех пор, как открыл, кто ты есть на самом деле. Знамение за знамением говорили нам об этом. Помнишь щит с единорогом, расколовшийся под ударами меча сэра Лайонела, когда ты дрался с ним? Я поняла это, но мне то надо было сообразить гораздо быстрее: еще тогда, когда ты вернулся ко мне – не девушке уже, но женщине. Ведь единороги избегают женщин, им девственниц подавай, не так ли? Хью, поверь, единорог мертв – или, точнее, его то и не было никогда на свете.

– Ну, не знаю… – неуверенно буркнул он.

– Я знаю, – нежно улыбнулась она ему. – Ах, Хью, неужели тебе не показалась странно знакомой сегодняшняя сцена в саду? Ты вальяжно возлегаешь на траве с головой на моих чреслах, а леди Мод вещает нам, что именуют тебя отнюдь не Лайкорн, а Хьюг.

Он нахмурился.

– Ну конечно, меня зовут Хью, что в этом странного? О чем ты, Одрис?

Она громко расхохоталась.

– Ох, дорогой, ну как мне втолковать тебе, чтобы ты, наконец, понял? Ты Хью Хьюг, или Хью де Хьюг. Несчастная твоя матушка пыталась назвать Тарстену твое имя, это верно, но в том, что он действительно понял, что она хотела сказать, я более чем сомневаюсь. Леди Маргарет знала, я уверена, что умирает, и торопилась объяснить все священнику, но он не сообразил, о чем идет речь…

– Боже милостивый! – воскликнул Хью. – Она вероятно пыталась вымолвить: «Пошлите за Кенорном» или назвать меня по традиции именем деда: Лайонел и добавить имя отца: Кенорн, а получилось: Лайкорн.