Так Анечка влилась в ряды «гоблинов». Странное дело, но на новом месте службы ей понравилось гораздо больше: и люди оказались посимпатичнее, и работа куда как интереснее. Так что вплоть до первых родовых схваток она с немалым энтузиазмом работала «на подхвате», одинаково ответственно выполняя поручения, как связанные с рутиной, так и с разумной долей экстрима. А уж за бесконечные попытки переведения в практическую плоскость некогда полученных ею в университете теоретических знаний среди «гоблинов» и вовсе сложились легенды. Поскольку в теологических спорах, посвященных методикам проведения оперативно-розыскных мероприятий, краснодипломница Анечка порой позволяла себе назидательно-менторские интонации в адрес не только априори снисходительного к беременной сотруднице Мешка, но и самого Павла Андреевич Жмыха. Который, при всей своей отеческой любви к Анечке, до сих пор корил и проклинал себя за то, что столь опрометчиво и непродуманно позволил Римме Львовне себя одурачить. Приняв и в без того невеликий штат девицу. Да еще и, как выяснилось, ограниченно годную…

…Народ в кабаке лихо отплясывал под свежеиспеченный евровидениевский хит белорусского норвежца (или норвежского белоруса?), а любитель исключительно обжимательных «медляков» Тарас Шевченко, медленно прохаживаясь, пытливым оценивающим взглядом осматривал внушительную кучу принесенных гостями даров и подарков. На фоне традиционно-предсказуемых игрушек, безделушек и упаковок с памперсами сиротливым эстетическим особняком отстояла картина маслом, являющая собой портрет Анечки в профиль.

Оценив полотно, в первую очередь на предмет схожести с оригиналом, Тарас поискал глазами в зале Афанасьева и поманил призывно:

— Сергеич, подь сюды!

— Ну чего тебе? — недовольно поинтересовался выдернутый из-за стола оперативный водитель. Вынужденный мораторий на спиртное в данный момент он старательно компенсировал чревоугодием. Что с его застарелой язвенной болезнью было весьма и весьма опрометчиво. Но куда деваться, если всё вокруг так вкусно! «Господи, укрепи!» — Сам подойти уже не в состоянии?

— Твоя работа? Молодец, я твою руку сразу узнал! — льстиво похвалил Шевченко. — Слушай, а ты когда мне Ольгу нарисуешь? Помнишь, ты обещал? Голую нарисовать?

Афанасьев поморщился:

— Голые — бабы в бане. А наша Ольга — женщина.

— Да ладно тебе! Какая, на хрен, разница?

— Большая! — не согласился Борис Сергеевич. — Одна, к примеру, разденется. Смотришь — голая. Значит, баба. А другая разденется. Глядишь — обнаженная! Значит, женщина. Разницу чуешь?… Опять же, ничего конкретного я тебе не обещал. Я сказал — попробую.

— Ну и чего? Попробовал?

— Кое-какие наброски сделал. Но чувствую — пока не то.

— Знаю я за твое «не то»! Вечно прибедняешься: то красок нужных нет, то вдохновения, то еще че-нить не слава богу.

— Именно так, — согласился Афанасьев. — Краски, правда, недавно появились. А вот вдохновения, настроя нужного, в самом деле пока не было.

— Так иди, жвахни водочки, вот настроение и появится! — не мудрствуя лукаво, предложил Тарас.