Жигуленко пододвигается ближе, берет руку Наташи. Она осторожно освобождает ее.

— А где пропадает ваш друг Миронов?

— Читает, наверно. Он книголюб. Чудак. Увлекся Гомером. Стоит тратить время на такие ветхозаветные древности!

— Ветхозаветные? А представьте, я тоже читала Гомера, мне нравятся и «Илиада» и «Одиссея». Герои этих книг прямо-таки живые люди.

Евгений удивленно посмотрел на девушку. Он почувствовал, что сделал промах, и поспешил оправдаться.

— Я тоже люблю читать, но не старину, которая попахивает нафталином.

— Значит, вам не нравятся «Овод», «Спартак»?

— Ну, бывают исключения, иногда и о старине пишут неплохо, — неопределенно отозвался Жигуленко. — Вот хотя бы Байрон. Его «Корсара» я раз десять перечитывал.

— Байрона я тоже люблю. У него звучный, красивый стих… Но мне не нравятся его одинокие люди, занятые только собой и своими переживаниями… А музыку вы любите?

— Да, но только не классическую… Уж слишком усиленно пичкала ею меня мать, таская по филармониям и театрам. Она у меня артистка. Голос у нее был потрясающий. В одно прекрасное время она вообразила, что я недюжинный талант, и беспощадно приковала меня к роялю. Но Чайковский из меня не получился. И я вспоминаю эти годы с отвращением.

— Играть на пианино было и моей мечтой. Да все как-то не удавалось. Осенью этого года у нас в полковом клубе собираются организовать музыкальный кружок. Обязательно буду учиться играть на пианино.

— Вы верите: я буквально был мучеником искусства. Кого только не собирались делать из меня мои предки!

— Какие предки?

— Да мои родители… Моя маман на этом не успокоилась. Вопреки желанию отца — он у меня известный инженер-энергетик и мечтал, что я изберу его профессию, — она упорно хотела открыть во мне какой-нибудь талант. Я заучивал и декламировал на память монологи всяких гамлетов, обучался искусству балетного танца, рисованию масляными красками и даже писал стихи.

— Как же получилось, что вы стали военным? Не раскаиваетесь в этом?

— Что вы! Ведь я же добровольно пошел в военное училище. После десятилетки я долго мытарился, решал вопрос: кем быть, куда пойти учиться? Спасибо, дальний родственник — троюродный брат (он старше меня на три года) — помог дельным советом. Встречаю я его разочарованный всем и всеми. Он в блестящей форме — лейтенант — и говорит: «А что, если тебе, Женька, пойти в военное училище? Ведь ты прямо рожден быть военным. Парень ты отчаянный. Да и какая же профессия в наше время может быть почетней, когда нашу страну окружает столько врагов?»

— Значит, вы довольны выбором беспокойной профессии?

— Как видите. Но в жизни делается не всегда так, как бы хотелось. Многое в службе зависит не от наших желаний. Посылали меня сюда — обещали роту, а пришлось взводом командовать.

Наташа посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

— Когда у папы спрашивают, любит ли он свою профессию, он отвечает шуточными стихами… Хотите, прочту?

— Прочтите. Я люблю стихи слушать.

— Кто это написал?

— У папы в полку служил сержант-сверхсрочник Березкин. Сейчас он в военном училище учится. Его стихи в дивизионной газете печатали.

В квартире, где жила Наташа, распахнулось окно и показалась коренастая фигура Канашова. Он будто всматривался во тьму. Наташа встала.

— Который час?

— Половина первого.

— Мне пора. Папа ложится спать. Он всегда перед сном открывает окно в своем кабинете.