— Редкий по мужеству воинский подвиг, — согласился комдив. — В конце фамилия — Ларионов. Молодец, кстати написал. Для батареи это верный заряд для предстоящего боя. — И тут же добавил: — А ты читал донесение Зализного?

— А ты думал, почему я у них на батарее очутился?

— Тревога меня, признаться, берет за стык. Если немцы прорвутся, дивизия не успеет отойти. Выйти нам из окружения в открытой степи невозможно. Немецкая авиация житья нам не даст…

Немецкие танки легко прорвали оборону стрелковой роты на стыке и устремились в лощину. Зализный видел, как они подходили к рубежу соломенного «заграждения» и, боязливо замедляя ход, останавливались, не решаясь его перейти. «Догадались, что здесь скрыта какая-то ловушка. Вот бы где надо бронебойных, — думал Зализный. — Такие прекрасные мишени, черт возьми!» И тут же приказал открыть огонь по вражеским танкам. Немцы дали ответный огонь по батарее. Они убедились, что наша артиллерия не причинила им никакого вреда. Два танка осторожно, подошли к соломенным «заграждениям» и перешли их. За ними двинулись остальные. Зализный подал команду поджигать соломенные «заграждения». Танки очутились среди огневых барьеров. Немецкие танкисты были ошеломлены случившимся и остановили машины. А это и привело их к гибели. Танки тотчас же загорелись. Только шести машинам удалось прорваться из бушующего в лощине пламени. Два головных танка избежали страшной участи своих товарищей. Зализный увидел, что против его трех орудий, не имеющих снарядов для борьбы с танковой броней, идут два опытных и грозных танка. В одном из них мог быть и командир подразделения, на глазах у которого сгорели его танки. Он, по-видимому, понимал, что орудия русских беззащитны перед ним, и поэтому шел уверенно, вел частый огонь по нашим позициям, не жалея снарядов, с целью отомстить за погибших немецких танкистов. Еще пять-десять минут, и головной вражеский танк подомнет одно за другим все три орудия. Идущий рядом с головным другой танк сбавил ход. Он немного отстал, но продолжал стрелять из орудия, делая короткие остановки. Он поддерживал огнем головную машину, пробивая ей дорогу. Оглушительный разрыв сбил. Зализного с ног, взрывная волна сбросила его в погребок для снарядов. Его подняли товарищи. Он смотрел и не верил глазам. Головной танк остановился. Чего он выжидал? Медсестра сделала наскоро перевязку Зализному.

— Санин! — крикнул Зализный старшине, — Сделай мне связку гранат.

У старшего лейтенанта одна мысль: «Остановить танк во что бы то ни стало». По оврагу он приблизился к вражескому танку. Осталось не более сорока-пятидесяти метров. И Зализный пополз. Танк продолжал стрелять, не торопясь, по одинокому орудию, не имеющему снарядов. Немецкие танкисты, видно, уверены, что сейчас им ничто не угрожало.

Зализный напряг последние силы, поправил съехавшие ему на глаза бинты и лежа с силой бросил связку гранат под головной танк. Горячим воздухом взрыва ему опалило лицо и шею, и резкая боль пронзила голову и плечи. Он потерял сознание… Второй танк вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов и ушел к своим позициям.

Над раскаленной солнцем степью установилась небывалая тишина…

Три оставшихся в живых бойца-артиллериста принесли на плащ-палатке вечером на наблюдательный пункт дивизии своего израненного командира — старшего лейтенанта Зализного. Один из них передал комиссару Саранцеву комсомольский билет командира батареи, в котором была вчетверо сложена заметка в бурых пятнах крови о подвиге четырех бронебойщиков 33-й гвардейской дивизии. Канашов доложил командующему 64-й армией о героизме, проявленном батареей Зализного. Чуйков приказал представить Зализного к званию Героя Советского Союза, а трех его отважных артиллеристов — к ордену Ленина.