— Здравствуйте, товарищи! Да тут хоть противогаз надевай…

С комиссаром поздоровались, и он, прищуриваясь в полутьме, стал вглядываться в лица сидевших людей. Заметив Канашова, он кивнул ему головой.

— Прощу извинения, помешал?

— Садись поближе к теплу, грейся, — пригласил комдив.

Несколько человек встали, уступая место Шаронову.

— Сидите, сидите, товарищи. — Он снял шапку и устроился на ящике, потирая озябшие руки.

Шаронов осмотрелся, увидел комбатов и комиссаров батальонов, а также командиров рот и политруков. «Совещание проводит», — решил он.

— Так продолжим, товарищи, — обратится Канашов к присутствующим.

— Разрешите, товарищ полковник, — поднялся командир первого батальона, высокий, худощавый, подтянутый капитан Пряслов.

— Давайте.

— Вот у меня с моим комиссаром спор был о нашем боевом уставе пехоты. Я так понимаю: мы, даже кадровые командиры, неточно выполняем требования устава. Вот и все наши неудачи потому получаются. Если брать под сомнение уставные положения, если они устарели, то как же нам воевать тогда?

— А так, как боевой опыт подсказывает, — бросил комиссар батальона Ларионов.

— Нет, это неверно. Откуда я боевого опыта наступать наберусь, если я только отступал и оборонялся? Взять хотя бы оборону. У каждого свой боевой опыт. Вспомните, товарищи, там, где можно было нам заранее подготовить позиции, как требовал устав, немцы долго не могли прорваться. Иван Андреевич говорит мне, — он сделал жест рукой в сторону комиссара, — какая же это оборона, если немец ее все же прорывал? Прорывал, но когда? Когда с танками и самолетами наступал…

Комиссар батальона Ларионов, нетерпеливо поглаживая подбородок, не выдержал, встал и, обращаясь к комбату, перебил его:

— Ты, дорогой, сам же себе противоречишь и подтверждаешь истину, что устав не дает нам ответа, как сделать нашу оборону непреодолимой для немца. Написано в нем будто убедительно, что оборона должка быть непреодолимой, а немцы все же ее прорывают.

— Как же это устав не говорит? — протестовал комбат. — А параграфы раздела обороны? Там же все ясно говорится.

— Написано-то ясно, — вмешался в спор смуглый похожий на цыгана командир третьего батальона старший лейтенант Верть. — А как начнет наступать немец с танками, так мы ничего и сделать не можем, отходим, а то и бежим…

— Открытие сделал, — сказал командир первого батальона. — Кто же этого не знает, что у них пока танков больше, чем у нас? А вот под Ельней у него их много было, а как напоролся он на наши артиллерийские полки, не мог прорваться. По десятку раз ходили немцы в атаки, а мы сдержали. Горели их танки, как костры.

— Артиллерия, она, конечно, вещь надежная, — сказал Верть. — В первые дни войны она, матушка, только и выручала нас. Но и ее не хватало.

— А что сделает наша артиллерия, если он авиацией по головам ходит? — встал коренастый, маленького роста капитан Колесюк, командир второго батальона. — Под Смоленском мы оборонялись — у нас там столько артиллерии было. А что толку? Немецкая авиация до тех пор бомбила, пока половину орудий не вывела из строя. Потом танки его пошли, и все…

— Какая же это военная наука? Раз устав не дает нам ответа на эти вопросы, значит он устарел, — настаивал Ларионов. — Да и чего тут спорить, товарищи. Мы ведь просто противоречим основным принципам марксистской диалектики: все течет, все меняется, отживает и нарождается. Применила против нас фашистская армия новую тактику, с массой танков и самолетов.