|
Богарёв раза два или три беседовал с ним. Старик жил в большой комнате, заставленной книжными полками, заваленной старыми журна-лами. – Як вам проститься, Алексей Алексеевич, – сказал Богарёв, – завтра утром уеду. – Вот оно как, – проговорил старик, – я сожалею. В это грозное время судьба мне подарила собеседника, о котором я мечтал долгие годы. Сколько бы ни осталось мне жить, я буду с благо-дарностью вспоминать наши вечерние беседы. – Спасибо, – сказал Богарёв, – от меня вам презент – пачка китайского чаю, вы любитель этого напитка Он пожал руку Алексею Алексеевичу и зашёл к себе в комнату. За короткое время войны он успел прочесть десяток книг по военным вопросам – много специальных сочинений, обоб-щающих опыт великих войн прошлого. Читать было для него так же необходимо, как есть и пить. Но в эту ночь Богарёв не стал читать. Ему хотелось написать письмо жене, матери, друзь-ям. Завтра для него начинался новый этап жизни, и он сомневался, удастся ли ему в ближайшее время поддержать переписку с близкими. «Дорогая моя, милая моя, – начал писать он, – наконец, получил то назначение, о котором мечтал, помнишь, я говорил перед отъездом…» Он задумался, глядя на написанные строки. Жену, конечно, взволнует и огорчит это назна-чение, о котором он мечтал. Она не будет спать по ночам. Нужно ли писать ей об этом? Дверь приоткрылась. На пороге стоял старшина. – Разрешите обратиться, товарищ батальонный комиссар? – спросил он. – Да, пожалуйста, в чём дело? – Значит, осталась полуторка, товарищ комиссар, трое бойцов. Какое ваше приказание? – Мы поедем в восемь часов утра. Легковая машина стала на ремонт, я поеду полуторкой. К вечеру мы полк нагоним. Теперь так. Никого из людей не отпускать со двора, спать всем вме-сте. Машину вы лично проверьте. – Есть, товарищ батальонный комиссар. Старшина, видимо, хотел сказать ещё что-то. Бо-гарёв вопросительно посмотрел на него. – Так что, товарищ батальонный комиссар, прожектора по всему небу шуруют, должно, сейчас тревогу дадут. Старшина вышел во двор и позвал негромко: – Игнатьев! – Здесь, – недовольным голосом отозвался Игнатьев и подошёл к старшине. – Чтоб не смел со двора отлучаться. – Да я безотлучно здесь, – ответил Игнатьев. – Я не знаю, где ты есть безотлучно, а это тебе приказание комиссара, не отлучаться со двора. – Есть, товарищ старшина, не отлучаться со двора! – Теперь, как машина? – Известно, в порядке. Старшина поглядел на прекрасное небо, на тёмные затаившиеся дома и, зевая, сказал: – Слышь, Игнатьев, если будет чего, ты меня побуди. – Есть побудить, если чего будет, – сказал Игнатьев и сам подумал: «Вот привязался стар-шина, хоть бы спать скорее шёл, носит его». Он вернулся обратно к Вере и, быстро обняв её, шепнул сердито и горячо ей в ухо: – Ты скажи, для кого ты себя бережёшь, для немцев, что ли? – Ох, какой ты, – ответила она, и он почувствовал, что она не отводит его руку, а сама об-нимает его. – Какой ты, не понимаешь ничего, – шопотом сказала она, – я боюсь тебя любить: другого забудешь, а тебя не забудешь. Что же, я думаю, это мне и по тебе ещё плакать, – не хва-тит мне слёз. Я и так не знала, что столько слёз в моём сердце. Он не знал, что сказать ей, да ей и не нужно было его ответа, и он стал целовать её. Далёкий прерывистый звук паровозного гудка, за ним другой, третий пронеслись в возду-хе. – Тревога, – жалобно сказала она, – опять тревога, что же это? И сразу же вдали послышались частые залпы зениток. Лучи прожекторов осторожно, слов-но боясь разорвать своё тонкое голубоватое тело о звёзды, поползли среди неба, и белые яркие разрывы зенитных снарядов засверкали среди звёзд. |
